ПЛАТОН.   "СОФИСТ" . 2 .
(продолжение)

Т е э т е т. Да.

Ч у ж е з е м е ц. Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися к душе.

Т е э т е т.Именно.

Ч у ж е з е м е ц. В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же самым товаром?

Т е э т е т.Да; и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными знаниями.

Ч у ж е з е м е ц. Ты правильно вспомнил. Пятое же попытаюсь припомнить я. Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях.

Т е э т е т.Так и было.

Ч у ж е з е м е ц. Шестое спорно; при всем том мы, уступив софисту, приняли, что он очищает от мнений, препятствующих знаниям души.

Т е э т е т.Совершенно верно.

Ч у ж е з е м е ц.Замечаешь ли ты, что когда у кого-то имеется много знаний, а именуют его только по одному виду искусства, то об этом человеке возникает неверное представление. И ясно, что, если кто имеет нечеткое представление о каком-либо искусстве, он не может себе вообразить, на что направлены все знания в этом искусстве, почему он и называет того, кто ими обладает, многими именами вместо одного.

Т е э т е т.Кажется, большею частью это происходит приблизительно так.

Ч у ж е з е м е ц.Пусть же мы не испытаем по лености ничего подобного при исследовании, но примем, прежде всего, одно из сказанного о софисте; это одно, как мне кажется, более всего его отличает.

Т е э т е т.Что же это за одно?

Ч у ж е з е м е ц. Мы где-то признали его искусником в прекословии.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не признали ли мы, что он учит этому самому и других?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Посмотрим-ка, в спорах о чем обещают подобные люди сделать других искусными? Пусть наше исследование идет сначала примерно так. Ну-ка, делают ли они других людей способными спорить о божественных делах, скрытых от большинства?

Т е э т е т.О них действительно так говорят.

Ч у ж е з е м е ц.А относительно земных, небесных и тому подобных очевидных явлений?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.И конечно, мы знаем, что, когда в частных беседах зайдет речь о возникновении и бытии, они и сами оказываются искусными в возражениях, и других делают такими же способными в этом, как они сами?

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.А что касается законов и всего, относящегося к государству, берутся ли они сделать других искусными спорщиками?

Т е э т е т.Да ведь никто с ними, можно сказать, и не стал бы беседовать, если б они не брались.

Ч у ж е з е м е ц.Однако все то, что по поводу всех искусств, а также и каждого из них в отдельности должен возражать сам мастер, обнародовано для каждого желающего этому научиться в письменном виде.

Т е э т е т.Ты, кажется, имеешь в виду Протагоровы сочинения о борьбе и иных искусствах?

Ч у ж е з е м е ц.И многие другие, мой друг. Однако не представляется ли искусство прекословить какой-то способностью, годною для любых словопрений - о чем угодно?

Т е э т е т.Кажется, это искусство почти ничего не оставляет без внимания.

Ч у ж е з е м е ц.Но, ради богов, мой мальчик, признаешь ли ты все это возможным? Ведь вы, молодые, пожалуй, бываете тут проницательнее, мы же - слабее.

Т е э т е т.О чем это и к чему ты все это говоришь? Я даже не понимаю этого твоего вопроса.

Ч у ж е з е м е ц.А о том, будто бы возможно, чтобы кто-нибудь из людей все знал.

Т е э т е т. Поистине счастливым был бы, чужеземец, наш род.

Ч у ж е з е м е ц.Каким же образом кто-то, не зная сам, мог бы здраво возражать знающему?

Т е э т е т.Это никоим образом невозможно.

Ч у ж е з е м е ц.Ну так в чем же состояло бы чудо силы софистики?

Т е э т е т.В применении к чему?

Ч у ж е з е м е ц.Каким образом софисты были бы в состоянии внушить молодым людям мнение, будто они во всем наимудрейшие? Ясно ведь, что, если бы софисты не возражали правильно, или не казалось бы, что они правильно возражают, или даже если бы и создавалось такое впечатление, но они представлялись бы разумными лишь в силу этих возражений, то, говоря твоими же словами, едва ли кто-нибудь пожелал бы у них учиться, платя им деньги.

Т е э т е т.Разумеется, едва ли.

Ч у ж е з е м е ц.А на самом деле ведь желают?

Т е э т е т. И даже очень.

Ч у ж е з е м е ц.Я думаю, они кажутся сведущими в том, что они возражают.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Но, утверждаем мы, ведь они делают это по отношению ко всему?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то они и кажутся ученикам мудрыми во всем.

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Не будучи в то же время таковыми. Ведь это оказалось невозможным.

Т е э т е т.Как может это быть возможным?

Ч у ж е з е м е ц. Значит, софист оказался у нас обладателем какого-то мнимого знания обо всем, а не истинного.

Т е э т е т.Безусловно, и сказанное о них теперь кажется вполне правильным.

Ч у ж е з е м е ц.Возьмем же какой-нибудь более ясный пример.

Т е э т е т. Какой?

Ч у ж е з е м е ц.Вот какой... а ты постарайся ответить мне, как следует подумав.

Т е э т е т.Так что же это?

Ч у ж е з е м е ц.Например, если бы кто-нибудь стал утверждать, что ни говорить, ни возражать не умеет, но с помощью одного лишь искусства может создавать все вещи без исключения...

Т е э т е т. Как ты разумеешь это "все"?

Ч у ж е з е м е ц.Ты уже сейчас не понимаешь, из чего исходит сказанное. Тебе кажется непонятным это "все".

Т е э т е т. Конечно, нет.

Ч у ж е з е м е ц.Я считаю, однако, что и я и ты принадлежим ко "всему", помимо же нас все остальные животные и растения.

Т е э т е т.Как ты говоришь?

Ч у ж е з е м е ц.Я имею в виду, если кто-нибудь стал бы утверждать, что сотворит и меня, и тебя, и все растения...

Т е э т е т.О каком творении ты, однако, упоминаешь? Ведь не о земледельце же будешь ты говорить, поскольку того человека ты называешь творцом также и животных.

Ч у ж е з е м е ц.Да, и сверх того моря, земли, неба и богов, а также всего прочего, вместе взятого; быстро творя, он каждую из этих вещей продает за весьма милые деньги.

Т е э т е т.Это какая-то шутка.

Ч у ж е з е м е ц.Ну а разве не шуткой надо считать, когда кто-нибудь говорит, будто все знает и будто мог бы за недорогую плату в короткий срок и другого этому научить?

Т е э т е т.Безусловно, шуткой.

Ч у ж е з е м е ц.Знаешь ли ты какой-либо более искусный или более приятный вид шутки, чем подражание?

Т е э т е т.Нет. Ты назвал всеобъемлющий и весьма разнообразный вид, соединив все в одном.

Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, о том, кто выдает себя за способного творить все с помощью одного лишь искусства, мы знаем, что он, создавая посредством живописи всевозможные подражания и одноименные с существующими вещами предметы, сможет обмануть неразумных молодых людей, показывая им издали нарисованное и внушая, будто бы он вполне способен на деле исполнить все, что они ни пожелают.

Т е э т е т.Да, это так.

Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? Не считать ли нам, что и по отношению к речам существует какое-то подобное искусство, с помощью которого можно обольщать молодых людей и тех, кто стоит вдали от истинной сущности вещей, речами, действующими на слух, показывая словесные призраки всего существующего? Так и достигается то, что произносимое принимают за истину, а говорящего - за мудрейшего из всех и во всем.

Т е э т е т.Да почему и не быть какому-либо подобному искусству?

Ч у ж е з е м е ц.Не бывает ли, дорогой Теэтет, необходимым для многих из слушателей, когда по прошествии достаточного времени и достижении зрелого возраста они приходят в столкновение с действительностью и становятся вынужденными под ее воздействием ясно постигнуть существующее, изменить приобретенные раньше мнения, так что великое оказывается малым, легкое - трудным и все ложные представления, образованные при помощи речей, всячески опровергаются действительными делами?

Т е э т е т.Конечно, насколько я в своем юном возрасте могу судить. Но думаю, что и я еще из числа стоящих поодаль [от истины].

Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то все мы здесь постараемся, да и теперь стараемся, подвести тебя к ней как можно ближе прежде, чем ты испытаешь такие воздействия. О софисте же ты скажи мне следующее: ясно ли уже, что, будучи подражателем действительности, он - словно какой-то чародей, или мы еще пребываем в сомнении, уж не обладает ли он и в самом деле знанием обо всем том, о чем он в состоянии спорить?

Т е э т е т.Да каким же образом, чужеземец? Ведь из сказанного уже теперь почти ясно, что он принадлежит к людям, занятым забавой.

Ч у ж е з е м е ц.Оттого-то его и надо считать каким-то чародеем и подражателем.

Т е э т е т.Как же не считать?

Ч у ж е з е м е ц.Ну, теперь наша задача - не выпустить зверя, мы его почти уже захватили в своего рода сеть - орудие нашего рассуждения, так что он больше не убежит и от этого.

Т е э т е т.От чего же?

Ч у ж е з е м е ц.От того, что он - из рода фокусников.

Т е э т е т.Это также и мое о нем мнение.

Ч у ж е з е м е ц.Нами решено уже как можно скорее расчленить изобразительное искусство и, если софист, когда мы вторгнемся в область этого искусства, останется с нами лицом к лицу, схватить его по царскому слову, передавая же его царю, объявить о добыче. Если же софист как-либо скроется в отдельных частях искусства подражания, то решено преследовать его, все время продолжая расчленять принявшую его часть, до тех пор пока он не будет пойман. Вообще, ни этому роду, ни другому какому никогда не придется хвалиться, что он смог убежать от тех, кто владеет методом преследовать как по частям, так и в целом.

Т е э т е т.Ты хорошо говоришь, так и должно поступить.

Ч у ж е з е м е ц.Согласно с прежним характером членения, мне кажется, я усматриваю два вида искусства подражания. Однако, мне кажется, что я еще не в состоянии узнать, в каком же из них двух находится у нас искомая идея.

Т е э т е т.Но сначала скажи и поясни, о каких двух видах ты говоришь.

Ч у ж е з е м е ц.В одном я усматриваю искусство творить образы; оно состоит преимущественно в том, что кто-либо соответственно с длиною, шириною и глубиною образца, придавая затем еще всему подходящую окраску, создает подражательное произведение.

Т е э т е т.Как же? Не все ли подражатели берутся делать то же самое?

Ч у ж е з е м е ц.Во всяком случае, не те, кто лепит или рисует какую-либо из больших вещей. Если бы они желали передать истинную соразмерность прекрасных вещей, то ты знаешь, что верх оказался бы меньших размеров, чем должно, низ же больших, так как первое видимо нами издали, второе вблизи.

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Не воплощают ли поэтому художники в своих произведениях, оставляя в стороне истинное, не действительные соотношения, но лишь те, которые им кажутся прекрасными?

Т е э т е т.Безусловно.

Ч у ж е з е м е ц.Не будет ли справедливым первое, как правдоподобное, назвать подобием?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И относящуюся сюда часть искусства подражания не должно ли, как мы уже сказали раньше, назвать искусством творить образы?

Т е э т е т.Пусть называется так.

Ч у ж е з е м е ц.А как же мы назовем то, что, с одной стороны, кажется подобным прекрасному, хотя при этом и не исходят из прекрасного, а, с другой стороны, если бы иметь возможность рассмотреть это в достаточной степени, можно было бы сказать, что оно даже не сходно с тем, с чем считалось сходным? Не есть ли то, что только кажется сходным, а на самом деле не таково, лишь призрак?

Т е э т е т.Отчего же нет?

Ч у ж е з е м е ц.Не весьма ли обширна эта часть и в живописи, и во всем искусстве подражания?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Не назовем ли мы вполне справедливо искусством творить призрачные подобия то искусство, которое создает не подобия, а призраки?

Т е э т е т. Конечно, назовем.

Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, я назвал следующие два вида изобразительного искусства: искусство творить образы и искусство создавать призрачные подобия.

Т е э т е т.Правильно.

 

[Диалектика бытия и небытия]

Ч у ж е з е м е ц.Того же, однако, о чем я и прежде недоумевал, а именно к какому из обоих искусств должно отнести софиста, я и теперь еще не могу ясно видеть: человек этот поистине удивителен, и его весьма затруднительно наблюдать; ой и в настоящее время очень ловко и хитро укрылся в трудный для исследования вид [искусства].

Т е э т е т.Кажется, да.

Ч у ж е з е м е ц.Но ты сознательно ли соглашаешься с этим, или же тебя, по обыкновению, увлекла к поспешному соглашению некая сила речи?

Т е э т е т.К чему ты это сказал?

Ч у ж е з е м е ц.В действительности, мой друг, мы стоим перед безусловно трудным вопросом. Ведь являться и казаться и вместе с тем не быть, а также говорить что-либо, что не было бы истиной, все это и в прежнее время вызвало много недоумений, и теперь тоже. В самом деле, каким образом утверждающий, что вполне возможно говорить или думать ложное, высказав это, не впадает в противоречие, постигнуть, дорогой Теэтет, во всех отношениях трудно.

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц.Это смелое утверждение: оно предполагало бы существование небытия; ведь в противном случае и самая ложь была бы невозможна. Великий Парменид , мой мальчик, впервые, когда мы еще были детьми, высказал это и до самого конца не переставал свидетельствовать о том же, постоянно говоря прозою или стихами:

Этого нет никогда и нигде, чтоб не-сущее было;

Ты от такого пути испытаний сдержи свою мысль.

Итак, Парменид свидетельствует об этом, и, что важнее всего, само упомянутое утверждение при надлежащем исследовании его раскрыло бы то же. Рассмотрим, следовательно, именно этот вопрос, если ты не возражаешь.

Т е э т е т.По мне, направляйся куда хочешь, относительно же нашего рассуждения смекни, каким путем его лучше повести, и следуй этим путем сам, да и меня веди им же.

Ч у ж е з е м е ц.Да, так именно и нужно поступать. И вот ответь мне: отважимся ли мы произнести "полное небытие"?

Т е э т е т.Отчего же нет?

Ч у ж е з е м е ц.Если бы, таким образом, кто-либо из слушателей не для спора и шутки, но со всей серьезностью должен был ответить, к чему следует относить это выражение - "небытие", то что мы подумали бы: в применении к чему и в каких случаях говорящий и сам воспользовался бы этим выражением, и указал бы на него тому, кто спрашивает?

Т е э т е т.Ты ставишь трудный и, можно сказать, именно для меня почти совершенно неразрешимый вопрос.

Ч у ж е з е м е ц.Но по крайней мере, ясно хоть то, что небытие не должно быть отнесено к чему-либо из существующего.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.А если, стало быть, не к существующему, то не будет прав тот, кто отнесет небытие к чему-либо.

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц.Но ведь для нас, видимо, ясно, что само выражение "что-либо" мы относим постоянно к существующему. Брать его одно, само по себе, как бы голым и отрешенным от существующего, невозможно. Не так ли?

Т е э т е т.Невозможно.

Ч у ж е з е м е ц.Подходя таким образом, согласен ли ты, что, если кто говорит о чем-либо, тот необходимо должен говорить об этом как об одном?

Т е эт е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Ведь "что-либо", ты скажешь, обозначает одно, "оба" - два и, наконец, "несколько" обозначает множество.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц. Следовательно, говорящий не о чем-либо, как видно, по необходимости и вовсе ничего не говорит.

Т е э т е т.Это в высшей степени необходимо.

Ч у ж е з е м е ц.Не должно ли поэтому допустить и то, что такой человек пусть и ведет речь, однако ничего не высказывает? Более того, кто пытался бы говорить о небытии, того и говорящим назвать нельзя?

Т е э т е т.В таком случае наше рассуждение стало бы предельно затруднительным.

Ч у ж е з е м е ц.Не говори так решительно. Имеется, дорогой мой, еще одно затруднение, весьма сильное и существенное. И оно касается самого исходного начала вопроса.

Т е э т е т.Что ты имеешь в виду? Скажи, не мешкая.

Ч у ж е з е м е ц.Соединимо ли с бытием что-либо другое существующее?

Т е э т е т.Отчего же нет?

Ч у ж е з е м е ц.А сочтем ли мы возможным, чтобы к небытию когда-либо присоединилось что-нибудь из существующего?

Т е э т е т.Как это?

Ч у ж е з е м е ц.Всякое число ведь мы относим к области бытия?

Т е э т е т.Если только вообще что-нибудь следует признать бытием.

Ч у ж е з е м е ц.Так нам поэтому не должно и пытаться прилагать к небытию числовое множество или единство.

Т е э т е т.Разумеется, согласно со смыслом нашего рассуждения, эта попытка была бы неправильна.

Ч у ж е з е м е ц.Как же кто-либо смог бы произнести устами или вообще охватить мыслью несуществующие вещи или несуществующую вещь без числа?

Т е э т е т.Ну скажи, как?

Ч у ж е з е м е ц.Когда мы говорим "несуществующие вещи", то не пытаемся ли мы прилагать здесь множественное число?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Если же мы говорим "несуществующая вещь", то, напротив, не единственное ли это число?

Т е э т е т.Ясно, что так.

Ч у ж е з е м е ц.Однако же мы признаем несправедливой и неправильной попытку прилагать бытие к небытию.

Т е э т е т.Ты говоришь весьма верно.

Ч у ж е з е м е ц.Понимаешь ли ты теперь, что небытие само по себе ни произнести правильно невозможно, ни выразить его, ни мыслить и что оно непостижимо, необъяснимо, невыразимо и лишено смысла?

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Значит, я ошибся, когда утверждал недавно, что укажу на величайшее затруднение относительно него? Ведь мы можем указать другое, еще большее.

Т е э т е т.Какое именно?

Ч у ж е з е м е ц.Как же, чудак! Или ты не замечаешь из сказанного, что и того, кто возражает против него, небытие приводит в такое затруднение, что, кто лишь примется его опровергать, бывает вынужден сам себе здесь противоречить?

Т е э т е т.Как ты говоришь? Скажи яснее.

Ч у ж е з е м е ц.А по мне вовсе не стоит это яснее исследовать. Ведь, приняв, что небытие не должно быть причастно ни единому, ни многому, я, несмотря на это, все же назвал его "единым", так как говорю "небытие". Смекаешь ли?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Далее, несколько раньше я утверждал также, что оно невыразимо, необъяснимо и лишено смысла. Ты следишь за мной?

Т е э т е т.Слежу. Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Но, пытаясь связать бытие [с небытием], не высказал ли я чего-то противоположного прежнему?

Т е э т е т. Кажется.

Ч у ж е з е м е ц.Далее. Связывая бытие с небытием, не говорил ли я о небытии как о едином?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Ведь, называя небытие лишенным смысла, необъяснимым и невыразимым, я как бы относил все это к чему-то единому.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.А мы утверждаем, что тот, кто пожелал бы правильно выразиться, не должен определять небытие ни как единое, ни как многое и вообще не должен его как-то именовать. Ведь и через наименование оно было бы обозначено как вид единого.

Т е э т е т.Без сомнения.

Ч у ж е з е м е ц.Так что же сказать тогда обо мне? Ведь пожалуй, я и прежде и теперь могу оказаться разбитым в моих обличениях небытия. Поэтому, как я уже сказал, не будем в моих словах искать правды о небытии, но давай обратимся к твоим.

Т е э т е т.Что ты говоришь?

Ч у ж е з е м е ц.Ну, постарайся напрячь свои силы как можно полнее и крепче - ты ведь еще юноша - и попытайся, не приобщая ни бытия, ни единства, ни множества к небытию, высказать о нем что-либо правильно.

Т е э т е т.Поистине странно было бы, если бы я захотел попытаться это сделать, видя твою неудачу.

Ч у ж е з е м е ц.Ну, если тебе угодно, оставим в покое и тебя и меня. И пока мы не нападем на человека, способного это сделать, до тех пор будем говорить, что софист как нельзя более хитро скрылся в неприступном месте.

Т е э т е т.Это вполне очевидно.

Ч у ж е з е м е ц.Поэтому если мы будем говорить, что он занимается искусством, творящим лишь призрачное, то, придравшись к этому словоупотреблению, он легко обернет наши слова в противоположную сторону, спросив нас, что же мы вообще подразумеваем под отображением , называя его самого творцом отображений? Поэтому, Теэтет, надо смотреть, что ответить дерзкому на этот вопрос.

Т е э т е т.Ясно, что мы укажем на отображения в воде и зеркале, затем еще на картины и статуи и на все остальное в этом же роде.

Ч у ж е з е м е ц.Очевидно, Теэтет, софиста ты еще и не видел.

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц. Тебе покажется, что он либо жмурится, либо совсем не имеет глаз.

Т е э т е т.Почему?

Ч у ж е з е м е ц.Когда ты дашь ему такой вот ответ, указывая на изображения в зеркалах и на изваяния, он посмеется над твоими объяснениями, так как ты станешь беседовать с ним как со зрячим, а он притворится, будто не знает ни зеркал, ни воды, ни вообще ничего зримого, и спросит тебя только о том, что следует из объяснений.

Т е эт е т. Но что же?

Ч у ж е з е м е ц.Надо сказать, что обще всем этим вещам, которые ты считаешь правильным обозначить одним названием, хотя назвал их много, и именуешь их все отображением, как будто они есть нечто одно. Итак, говори и защищайся, ни в чем не уступая этому мужу.

Т е э т е т.Так что же, чужеземец, можем мы сказать об отображении, кроме того, что оно есть подобие истинного, такого же рода иное?

Ч у ж е з е м е ц.Считаешь ли ты такого же рода иное истинным, или к чему ты относишь "такого же рода"?

Т е э т е т.Вовсе неистинным, но лишь ему подобным.

Ч у ж е з е м е ц.Не правда ли, истинным ты называешь подлинное бытие?

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Неистинное не противоположно ли истинному?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, ты подобное не относишь к подлинному бытию, если только называешь его неистинным.

Т е э т е т.Но ведь вообще-то оно существует.

Ч у ж е з е м е ц. Однако не истинно, говоришь ты.

Т е э т е т.Конечно нет, оно действительно есть только образ.

Ч у ж е з е м е ц. Следовательно, то, что мы называем образом, не существуя действительно, все же действительно есть образ?

Т е э т е т.Кажется, небытие с бытием образовали подобного рода сплетение, очень причудливое.

Ч у ж е з е м е ц.Как же не причудливое? Видишь, из-за этого сплетения многоголовый софист принудил нас против воли согласиться, что небытие каким-то образом существует.

Т е э т е т. Вижу, и очень даже.

Ч у ж е з е м е ц.Что же теперь? С помощью какого определения его искусства придем мы в согласие с самими собой?

Т е э т е т.Почему ты так говоришь и чего ты боишься?

Ч у ж е з е м е ц.Когда мы утверждаем, что софист обманывает нас призраком и что искусство его обманчиво, не утверждаем ли мы этим, что наша душа из-за его искусства мнит ложное? Или как мы скажем?

Т е э т е т.Именно так. Что же другое мы можем сказать?

Ч у ж е з е м е ц.Далее, ложное мнение - это мнение, противоположное тому, что существует. Не так ли?

Т е э т е т.Да, противоположное.

Ч у ж е з е м е ц.Ты говоришь, следовательно, что ложное мнение - это мнение о несуществующем?

Т е э т е т.Безусловно.

Ч у ж е з е м е ц.Представляет ли оно собой мнение о том, что несуществующего нет или что вовсе не существующее все-таки есть?

Т е э т е т.Несуществующее должно, однако, каким то образом быть, если только когда-нибудь кто-то хоть в чем-то малом солжет.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не будет ли он также считать, что безусловно существующее вовсе не существует?

Т е э т ет.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И это тоже ложь?

Т е э т е т. И это.

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, положение, что существующее не существует или что несуществующее существует, думаю, будет точно так же считаться ложным.

Т е э т е т.Да и может ли оно быть иным?

Ч у ж е з е м е ц.Вероятно, не может. Но этого софист не признает. И есть ли какой-нибудь способ толкнуть здравомыслящего человека на такую уступку, раз мы признали [в отношении небытия] то, о чем у нас шла речь раньше? Понимаем ли мы, Теэтет, что говорит софист?

Т е э т е т.Отчего же и не понять? Он скажет, что, дерзнув заявить, будто есть ложь и в мнениях, и в словах, мы противоречим тому, что недавно высказали. Ведь мы часто вынуждены связывать существующее с несуществующим, хотя недавно установили, что это менее всего возможно.

Ч у ж е з е м е ц.Ты правильно вспомнил. Но пора уже принять решение, что же нам делать с софистом? Ты видишь, сколь многочисленны и как легко возникают возражения и затруднения, когда мы разыскиваем его в искусстве обманщиков и шарлатанов.

Т е э т е т.Да, очень даже вижу.

Ч у ж е з е м е ц.Мы разобрали лишь малую часть их, между тем как они, так сказать, бесконечны.

Т е э т е т. Как видно, схватить софиста невозможно, раз все это так.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Отступим теперь из трусости?

Т е э т е т.Я полагаю, что не следует, если мы мало-мальски в силах его как-то поймать.

Ч у ж е з е м е ц. Но ты будешь снисходителен и сообразно с только что сказанным удовольствуешься, если мы как-то мало-помалу выпутаемся из столь трудного рассуждения?

Т е э т е т.Отчего же мне не быть снисходительным?

Ч у ж е з е м е ц. А больше того прошу тебя о следующем.

Т е э т е т.О чем?

Ч у ж е з е м е ц.Чтобы ты не думал, будто я становлюсь в некотором роде отцеубийцей.

Т е э т е т. Как так?

Ч у ж е з е м е ц.Защищаясь, нам необходимо будет подвергнуть испытанию учение нашего отца Парменида и всеми силами доказать, что небытие в каком-либо отношении существует и, напротив, бытие каким-то образом не существует.

Т е э т е т.Очевидно, нечто подобное нам и придется отстаивать в рассуждении.

Ч у ж е з е м е ц.Да, по пословице, это видно и слепому. Ведь пока это не отвергнуто нами или не принято, едва ли кто окажется в состоянии говорить о лживых словах и мнениях,будет ли дело идти об отображениях, подражаниях и призраках или же обо всех занимающихся этим искусствах,не противореча по необходимости самому себе и не становясь таким образом смешным.

Т е э т е т.Весьма справедливо.

Ч у ж е з е м е ц.Ради этого-то и придется посягнуть на отцовское учение или же вообще отступиться, если некий страх помешает нам это сделать.

Т е э т е т.Ничто не должно нас от этого удержать.

Ч у ж е з е м е ц.Теперь я еще и в-третьих буду просить тебя об одной малости.

Т е э т е т. Ты только скажи.

Ч у ж е з е м е ц.Недавно только я говорил, что всегда теряю надежду на опровержение всего этого, вот и теперь случилось то же.

Т е э т е т.Да, ты говорил.

Ч у ж е з е м е ц.Боюсь, чтобы из-за сказанного не показаться тебе безумным, после того как я вдруг с ног встану на голову. Однако ради тебя мы все же возьмемся за опровержение учения [Парменида], если только мы его опровергнем.

Т е э т е т.Так как в моих глазах ты ничего дурного не сделаешь, если приступишь к опровержению и доказательству, то приступай смело.

Ч у ж е з е м е ц.Ну ладно! С чего же прежде всего начать столь дерзновенную речь? Кажется мне, мой мальчик, что нам необходимо направиться по следующему пути.

Т е э т е т.По какому же?

Ч у ж е з е м е ц.Прежде всего рассмотреть то, что представляется нам теперь очевидным, чтобы не сбиться с пути и не прийти легко к взаимному соглашению так, как будто нам все ясно.

Т е э т е т.Говори точнее, что ты имеешь в виду.

Ч у ж е з е м е ц.Мне кажется, что Парменид, да и всякий другой, кто только когда-либо принимал решение определить, каково существующее количественно и качественно, говорили с нами, не придавая значения своим словам.

Т е э т е т.Каким образом?

Ч у ж е з е м е ц.Каждый из них, представляется мне, рассказывает нам какую-то сказку, будто детям: один, что существующее - тройственно и его части то враждуют друг с другом, то становятся дружными, вступают в браки, рождают детей и питают потомков; другой, называя существующее двойственным - влажным и сухим или теплым и холодным, заставляет жить то и другое вместе и сочетаться браком. Наше элейское племя, начиная с Ксенофана, а то и раньше, говорит в своих речах, будто то, что называется "всем", - едино. Позднее некоторые ионийские и сицилийские Музы сообразили, что всего безопаснее объединить то и другое и заявить, что бытие и множественно и едино и что оно держится враждою и дружбою. "Расходящееся всегда сходится", говорят более строгие из Муз; более же уступчивые всегда допускали, что все бывает поочередно то единым и любимым Афродитою, то множественным и враждебным с самим собою вследствие какого-то раздора. Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет - решить трудно, да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей. Но вот что кажется верным...

Т е э т е т.Что же?

Ч у ж е з е м е ц.А то, что они, свысока взглянув на нас, большинство, слишком нами пренебрегли. Нимало не заботясь, следим ли мы за ходом их рассуждений или же нет, каждый из них упорно твердит свое.

Т е э т е т.Почему ты так говоришь?

Ч у ж е з е м е ц.Когда кто-либо из них высказывает положение, что множественное, единое или двойственное есть, возникло или возникает и что, далее, теплое смешивается с холодным, причем предполагаются и некоторые другие разделения и смешения, то, ради богов, Теэтет, понимаешь ли ты всякий раз, что они говорят? Я, когда был помоложе, думал, что понимаю ясно, когда кто-либо говорил о том, что в настоящее время приводит нас в недоумение, именно о небытии. Теперь же ты видишь, в каком мы находимся по отношению к нему затруднении.

Т е э т е т.Вижу.

Ч у ж е з е м е ц.Пожалуй, мы испытываем такое же точно состояние души и по отношению к бытию, хотя утверждаем, что ясно понимаем, когда кто-либо о нем говорит, что же касается небытия, то не понимаем; между тем мы в одинаковом положении по отношению как к тому, так и к другому.

Т е э т е т.Пожалуй.

Ч у ж е з е м е ц.И обо всем прочем, сказанном раньше, нам надо выразиться точно так же.

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.О многом мы, если будет угодно, поговорим и после, величайшее же и изначальное следует рассмотреть первым.

Т е э т е т.О чем, однако, ты говоришь? Ясно ведь, ты считаешь, что сначала надо тщательно исследовать бытие: чем оказывается оно у тех, кто берется о нем рассуждать?

Ч у ж е з е м е ц.Ты, Теэтет, следуешь за мной прямо по пятам. Я говорю, что метод исследования нам надо принять такой, будто те находятся здесь и мы должны расспросить их следующим образом: "Ну-ка, вы все, кто только утверждает, что теплое и холодное или другое что-нибудь двойственное есть все, - что произносите вы о двух [началах бытия], когда говорите, будто существуют они оба вместе и каждое из них в отдельности? Как нам понимать это ваше бытие? Должны ли мы, по-вашему, допустить нечто третье кроме тех двух и считать все тройственным, а вовсе не двойственным? Ведь если вы назовете одно из двух [начал] бытием, то не сможете сказать, что оба они одинаково существуют, так как в том и другом случае было бы единое [начало], а не двойственное".

Т е э т е т.Ты говоришь верно.

Ч у ж е з е м е ц."Или вы хотите оба [начала] назвать бытием?"

Т е э т е т.Может быть.

Ч у ж е з е м е ц."Но, друзья, - скажем мы, - так вы весьма ясно назвали бы двойственное единым".

Т е э т е т.Ты совершенно прав.

Ч у ж е з е м е ц."Так как мы теперь в затруднении, то скажите нам четко, что вы желаете обозначить, когда произносите "бытие". Ясно ведь, что вы давно это знаете, мы же думали, что знаем, а теперь вот затрудняемся. Поучите сначала нас этому, чтобы мы не воображали, будто постигаем то, что вы говорите, тогда как дело обстоит совершенно наоборот". Так говоря и добиваясь этого от них, а также от других, которые утверждают, что все больше одного, неужели мы, мой мальчик, допустим какую-либо ошибку?

Т е э т е т.Менее всего.

Ч у ж е з е м е ц.Как же? Не должно ли у тех, кто считает все единым, выведать по возможности, что называют они бытием?

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Пусть они ответят на следующее: "Вы утверждаете, что существует только единое?" "Конечно, утверждаем",скажут они. Не так ли?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц."Дальше. Называете ли вы что-нибудь бытием?"

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц."То же ли самое, что вы называете единым, пользуясь для одного и того же двумя именами? Или как?"

Т е э т е т.Что же они ответят после этого, чужеземец?

Ч у ж е з е м е ц.Ясно, Теэтет, что для того, кто выдвигает такое предположение, не очень-то легко ответить как на этот, так и на любой другой вопрос.

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц.Допускать два наименования, когда считают, что не существует ничего, кроме единого, конечно, смешно.

Т е э т е т.Как не смешно!

Ч у ж е з е м е ц.Да и вообще согласиться с говорящим, что имя есть что-то, не имело бы смысла.

Т е э т е т.Отчего?

Ч у ж е з е м е ц.Кто допускает имя, отличное от вещи, тот говорит, конечно, о двойственном.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И действительно, если он принимает имя вещи за то же, что есть она сама, он либо будет вынужден произнести имя ничего, либо если он назовет имя как имя чего-то, то получится только имя имени, а не чего-либо другого.

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.И единое, будучи лишь именем единого, окажется единым лишь по имени.

Т е э т е т.Это необходимо.

Ч у ж е з е м е ц.Что же далее? Отлично ли целое от единого бытия или они признают его тождественным с ним?

Т е э т е т.Как же они не признают, если и теперь признают?

Ч у ж е з е м е ц. Если, таким образом, как говорит и Парменид,

Вид его [целого] массе правильной сферы всюду подобен,

Равен от центра везде он, затем, что нисколько не больше,

Как и не меньше идет туда и сюда по закону,

если бытие именно таково, то оно имеет середину и края, а обладая этим, оно необходимо должно иметь части. Или не так?

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.Ничто, однако, не препятствует, чтобы разделенное на части имело в каждой части свойство единого и чтобы, будучи всем и целым, оно таким образом было единым.

Т е э т е т.Почему бы и нет?

Ч у ж е з е м е ц.Однако ведь невозможно, чтобы само единое обладало этим свойством?

Т е э т е т. Отчего же?

Ч у ж е з е м е ц.Истинно единое, согласно верному определению, должно, конечно, считаться полностью неделимым.

Т е э т е т.Конечно, должно.

Ч у ж е з е м е ц.В противном случае, то есть будучи составленным из многих частей, оно не будет соответствовать определению.

Т е э т е т.Понимаю.

Ч у ж е з е м е ц.Будет ли теперь бытие, обладающее, таким образом, свойством единого, единым и целым, или нам вовсе не следует принимать бытие за целое?

Т е э т е т.Ты предложил трудный выбор.

Ч у ж е з е м е ц.Ты говоришь сущую правду. Ведь если бытие обладает свойством быть как-то единым, то оно уже не будет тождественно единому и все будет больше единого.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Далее, если бытие есть целое не потому, что получило это свойство от единого, но само по себе, то оказывается, что бытию недостает самого себя.

Т е э т е т.Истинно так.

Ч у ж е з е м е ц.Согласно этому объяснению, бытие, лишаясь самого себя, будет уже небытием.

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.И все снова становится больше единого, если бытие и целое получили каждое свою собственную природу.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Если же целое вообще не существует, то это же самое произойдет и с бытием, и ему предстоит не быть и никогда не стать бытием.

Т е э т е т.Отчего же?

Ч у ж е з е м е ц.Возникшее - всегда целое, так что ни о бытии, ни о возникновении нельзя говорить как о чем-либо существующем, если в существующем не признавать целого.

Т е э т е т.Кажется несомненным, что это так.

Ч у ж е з е м е ц.И действительно, никакая величина не должна быть нецелым, так как, сколь велико что-нибудь - каким бы великим или малым оно ни было, - столь великим целым оно по необходимости должно быть.

Т е э т е т.Совершенно верно.

Ч у ж е з е м е ц.И тысяча других вещей, каждая в отдельности, будет вызывать бесконечные затруднения у того, кто говорит, будто бытие либо двойственно, либо только едино.

Т е э т е т.Это обнаруживает то, что и теперь почти уже ясно. Ведь одно влечет за собой другое, неся большую и трудноразрешимую путаницу относительно всего прежде сказанного.

Ч у ж е з е м е ц.Мы, однако, не рассмотрели всех тех, кто тщательно исследует бытие и небытие, но довольно и этого. Дальше надо обратить внимание на тех, кто высказывается по-иному, дабы на примере всего увидеть, как ничуть не легче объяснить, что такое бытие, чем сказать, что такое небытие.

Т е э т е т.Значит, надо идти и против этих.

Ч у ж е з е м е ц.У них, кажется, происходит нечто вроде борьбы гигантов из-за спора друг с другом о бытии.

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц.Одни все совлекают с неба и из области невидимого на землю, как бы обнимая руками дубы и скалы. Ухватившись за все подобное, они утверждают, будто существует только то, что допускает прикосновение и осязание, и признают тела и бытие за одно и то же, всех же тех, кто говорит, будто существует нечто бестелесное, они обливают презрением, более ничего не желая слышать.

Т е э т е т.Ты назвал ужасных людей; ведь со многими из них случалось встречаться и мне.

Ч у ж е з е м е ц.Поэтому-то те, кто с ними вступает в спор, предусмотрительно защищаются как бы сверху, откуда-то из невидимого, решительно настаивая на том, что истинное бытие - это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же, о которых говорят первые, и то, что они называют истиной, они, разлагая в своих рассуждениях на мелкие части, называют не бытием, а чем-то подвижным, становлением. Относительно этого между обеими сторонами, Теэтет, всегда происходит сильнейшая борьба.

Т е э т е т.Правильно.

Ч у ж е з е м е ц.Значит, нам надо потребовать от обеих сторон порознь объяснения, что они считают бытием.

Т е э т е т.Как же мы его будем требовать?

Ч у ж е з е м е ц.От тех, кто полагает бытие в идеях, легче его получить, так как они более кротки, от тех же, кто насильственно все сводит к телу, труднее, да, может быть, и почти невозможно. Однако, мне кажется, с ними следует поступать так...

Т е э т е т.Как?

Ч у ж е з е м е ц.Всего бы лучше исправить их делом, если бы только это было возможно; если же так не удастся, то мы сделаем это при помощи рассуждения, предположив у них желание отвечать нам более правильно, чем доселе. То, что признано лучшими людьми, сильнее того, что признано худшими. Впрочем, мы заботимся не о них, но ищем лишь истину.

Т е э т е т.Весьма справедливо.

Ч у ж е з е м е ц.Предложи же тем, кто стал лучше, тебе отвечать, и истолковывай то, что ими сказано.

Т е э т е т.Да будет так.

Ч у ж е з е м е ц.Пусть скажут, как они полагают: есть ли вообще какое-либо смертное существо?

Т е э т е т.Отчего же нет?

Ч у ж е з е м е ц.Не признают ли они его одушевленным телом?

Т е э т е т.Без сомнения.

Ч у ж е з е м е ц.И считают душу чем-то существующим?

Т е эт е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Дальше. Не говорят ли они, что одна душа - справедливая, другая - несправедливая, та - разумная, а эта - нет?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.И не так ли они считают, что благодаря присутствию справедливости каждая душа становится такой-то, а из-за противоположных качеств - противоположною?

Т е э т е т.Да, и это они подтверждают.

Ч у ж е з е м е ц.Но то, что может присутствовать в чем-либо или отсутствовать, непременно, скажут они, должно быть чем-то.

Т е э т е т.Они так и говорят.

Ч у ж е з е м е ц.Когда же справедливость, разумность и любая другая добродетель, а также их противоположности существуют и существует также душа, в которой все это пребывает, то признают ли они что-либо из этого видимым и осязаемым или же все - невидимым?

Т е э т е т.Пожалуй, здесь нет ничего видимого.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Неужели они утверждают, что вещи подобного рода имеют тело?

Т е э т е т.Здесь они уже не решают все одинаковым образом, но им кажется, что сама душа обладает телом, в отношении же разумности и каждого из того, о чем ты спросил, они не дерзают согласиться, что это вовсе не существует, и настаивать, что все это - тела.

Ч у ж е з е м е ц.Нам ясно, Теэтет, что эти мужи исправились. Ведь те из них, которых породила земля, ни в чем не выказали бы робости, но всячески настаивали бы, что то, чего они не могут схватить руками, вообще есть ничто.

Т е э т е т.Пожалуй, они так и думают, как ты говоришь.

Ч у ж е з е м е ц.Спросим, однако, их снова: если они пожелают что-либо, хоть самое малое, из существующего признать бестелесным, этого будет достаточно. Ведь они должны будут тогда назвать то, что от природы присуще как вещам бестелесным, так и имеющим тело, и глядя на что они тому и другому приписывают бытие. Быть может, они окажутся в затруднении. Однако, если что-либо подобное случится, смотри, захотят ли они признать и согласиться с выдвинутым нами положением относительно бытия - что оно таково?

Т е э т е т.Но каково же? Говори, и мы это скоро увидим.

Ч у ж е з е м е ц.Я утверждаю теперь, что все, обладающее по своей природе способностью либо воздействовать на что-то другое, либо испытывать хоть малейшее воздействие, пусть от чего-то весьма незначительного и только один раз,все это действительно существует. Я даю такое определение существующего: оно есть не что иное, как способность.

Т е э т е т.Ввиду того что в настоящее время они не могут сказать ничего лучшего, они принимают это определение.

Ч у ж е з е м е ц.Прекрасно. Позже, быть может, и нам и им представится иное. Но для них пусть это останется у нас решенным.

Т е э т е т.Пусть останется.

Ч у ж е з е м е ц.Теперь давай обратимся к другим, к друзьям идей; ты же толкуй нам и их ответы.

Т е э т е т.Пусть будет так.

Ч у ж е з е м е ц.Вы говорите о становлении и бытии, как-то их различая. Не так ли?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И говорите, что к становлению мы приобщаемся телом с помощью ощущения, душою же с помощью размышления приобщаемся к подлинному бытию, о котором вы утверждаете, что оно всегда само себе тождественно, становление же всякий раз иное.

Т е э т е т.Действительно, мы говорим так.

Ч у ж е з е м е ц.Но как нам сказать, о наилучшие из людей, чти в обоих случаях вы называете приобщением? Не то ли, о чем мы упомянули раньше?

Т е э т е т.Что же?

Ч у ж е з е м е ц.Страдание или действие, возникающее вследствие некой силы, рождающейся от взаимной встречи вещей. Быть может, Теэтет, ты и не слышишь их ответа на это, я же, пожалуй, благодаря близости с ними слышу.

Т е э т е т.Какое же, однако, приводят они объяснение?

Ч у ж е з е м е ц.Они не сходятся с нами в том, что недавно было сказано людям земли относительно бытия.

Т е э т е т.В чем же именно?

Ч у ж е з е м е ц.Мы выставили как достаточное определение существующего то, что нечто обладает способностью страдать или действовать, хотя бы даже и в весьма малом.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.На это, однако, они возражают, что способность страдать или действовать принадлежит становлению, но с бытием, как они утверждают, не связана способность ни того ни другого.

Т е э т е т.Разве так они говорят?

Ч у ж е з е м е ц.Ну а нам надо на это ответить, что мы должны яснее у них узнать, признают ли они, что душа познает, а бытие познается?

Т е э т е т.Это они действительно говорят.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Считаете ли вы, что познавать или быть познаваемым - это действие или страдание или то и другое вместе? Или одно из них - страдание, а другое - действие? Или вообще ни то ни другое не причастно ни одному из двух [состояний]?

Т е э т е т.Ясно, что ничто из двух ни тому ни другому не причастно, иначе они высказали бы утверждение, противоположное прежнему.

Ч у ж е з е м е ц.Понимаю. Если познавать значит как-то действовать, то предмету познания, напротив, необходимо страдать. Таким образом, бытие, согласно этому рассуждению, познаваемое познанием, насколько познается, настолько же находится в движении в силу своего страдания, которое, как мы говорим, не могло бы возникнуть у пребывающего в покое.

Т е э т е т.Справедливо.

Ч у ж е з е м е ц.И ради Зевса, дадим ли мы себя легко убедить в том, что движение, жизнь, душа и разум не причастны совершенному бытию и что бытие не живет и не мыслит, но возвышенное и чистое, не имея ума, стоит неподвижно в покое?

Т е э т е т.Мы допустили бы, чужеземец, поистине чудовищное утверждение!

Ч у ж е з е м е ц.Но должны ли мы утверждать, что оно обладает умом, жизнью же нет?

Т е э т е т.Как можно?!

Ч у ж е з е м е ц.Но, согласившись в том, что ему присущи и то и другое, станем ли мы утверждать, что они находятся у него в душе?

Т е э т е т. Но каким иным образом могло бы оно их иметь?

Ч у ж е з е м е ц.Так станем ли мы утверждать, что, имея ум, жизнь и душу, бытие совсем неподвижно, хотя и одушевлено?

Т е э т е т.Мне все это кажется нелепым.

Ч у ж е з е м е ц.Потому-то и надо допустить, что движимое и движение существуют.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Итак, Теэтет, выходит, что если существующее неподвижно, то никто нигде ничего не мог бы осмыслить.

Т е э т е т. Несомненно, так.

Ч у ж е з е м е ц.И однако же, если мы, с другой стороны, признаем все несущимся и движущимся, то этим утверждением мы исключаем тождественное из области существующего.

Т е э т е т. Каким образом?

Ч у ж е з е м е ц.Думаешь ли ты, что без покоя могли бы существовать тождественное, само себе равное и находящееся в одном и том же отношении?

Т е э т е т.Никогда.

Ч у ж е з е м е ц. Что же далее? Понимаешь ли ты, как без всего этого мог бы где бы то ни было существовать или возникнуть ум?

Т е э т е т.Менее всего.

Ч у ж е з е м е ц.И действительно, надо всячески словом бороться с тем, кто, устранив знание, разум и ум, в то же время каким-то образом настойчиво что-либо утверждает.

Т е э т е т.Несомненно, так.

Ч у ж е з е м е ц. Таким образом, философу, который все это очень высоко ценит, как кажется, необходимо вследствие этого не соглашаться с признающими одну или много идей, будто все пребывает в покое, и совершенно не слушать тех, кто, напротив, приписывает бытию всяческое движение, но надо, подражая мечте детей, чтобы все неподвижное двигалось, признать бытие и все и движущимся и покоящимся.

Т е э т е т.Весьма справедливо.

Ч у ж е з е м е ц.Что же, однако? Не достаточно ли

уже, как представляется, мы охватили в своем рассуждении бытие?

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц. Вот тебе и на, Теэтет! А я бы сказал, что именно теперь мы и познаем всю трудность исследования бытия.

Т е э т е т.Как это? Что ты сказал?

Ч у ж е з е м е ц.Не замечаешь ли ты, мой милый, что мы сейчас оказались в совершенном неведении относительно бытия, а между тем нам кажется, будто мы о нем что-то говорим.

Т е э т е т.Мне кажется, да. Однако я совсем не понимаю, как мы могли незаметно оказаться в таком положении.

Ч у ж е з е м е ц.Но посмотри внимательнее: если мы теперь со всем этим соглашаемся, как бы нам по праву не предложили тех же вопросов, с которыми мы сами обращались к тем, кто признает, будто все есть теплое и холодное.

Т е э т е т.Какие же это вопросы? Напомни мне.

Ч у ж е з е м е ц. Охотно. И я попытаюсь это сделать, расспрашивая тебя, как тогда тех, чтобы нам вместе продвинуться вперед.

Т е э т е т.Это правильно.

Ч у ж е з е м е ц.Ну, хорошо. Не считаешь ли ты движение и покой полностью противоположными друг другу?

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.И несомненно, ты полагаешь, что оба они и каждое из них в отдельности одинаково существуют?

Т е э т е т.Конечно, я так говорю.

Ч у ж е з е м е ц.Не думаешь ли ты, что оба и каждое из них движутся, раз ты признаешь, что они существуют?

Т е э т е т.Никоим образом.

Ч у ж е з е м е ц.Значит, говоря, что оба они существуют, ты этим обозначаешь, что они пребывают в покое?

Т е э т е т.Каким же образом?

Ч у ж е з е м е ц.Допуская в душе рядом с теми двумя нечто третье, а именно бытие, которым как бы охватываются и движение и покой, не считаешь ли ты, окидывая одним взглядом их приобщение к бытию, что оба они существуют?

Т е э т е т.Кажется, мы действительно предугадываем что-то третье, а именно бытие, раз мы утверждаем, что движение и покой существуют.

Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, не движение и покой, вместе взятые, составляют бытие, но оно есть нечто отличное от них.

Т е э т е т.Кажется, так.

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, бытие по своей природе и не стоит и не движется.

Т е э т е т.По-видимому.

Ч у ж е з е м е ц.Куда же еще должен направить свою мысль тот, кто хочет наверняка добиться какой-то ясности относительно бытия?

Т е э т е т.Куда же?

Ч у ж е з е м е ц.Я думаю, что с легкостью - никуда: ведь если что-либо не движется, как может оно не пребывать в покое? И напротив, как может не двигаться то, что вовсе не находится в покое? Бытие же у нас теперь оказалось вне того и другого. Разве это возможно?

Т е э т е т.Менее всего возможно.

Ч у ж е з е м е ц.При этом по справедливости надо вспомнить о следующем...

Т е э т е т.О чем?

Ч у ж е з е м е ц.А о том, что мы, когда нас спросили, к чему следует относить имя "небытие", полностью стали в тупик. Ты помнишь?

Т е э т е т.Как не помнить?

Ч у ж е з е м е ц.Неужели же по отношению к бытию мы находимся теперь в меньшем затруднении?

Т е э т е т.Мне по крайней мере, чужеземец, если можно так сказать, кажется, что в еще большем.

Ч у ж е з е м е ц.Пусть это, однако, остается здесь под сомнением. Так как и бытие и небытие одинаково связаны с нашим недоумением, то можно теперь надеяться, что насколько одно из двух окажется более или менее ясным, и другое явится в том же виде. И если мы не в силах познать ни одного из них в отдельности, то будем по крайней мере самым надлежащим образом - насколько это возможно - продолжать наше исследование об обоих вместе.

Т е э т е т.Прекрасно.

Ч у ж е з е м е ц.Давай объясним, каким образом мы всякий раз называем одно и то же многими именами?

Т е э т е т.О чем ты? Приведи пример.

Ч у ж е з е м е ц.Говоря об одном человеке, мы относим к нему много различных наименований, приписывая ему и цвет, и очертания, и величину, и пороки, и добродетели, и всем этим, а также тысячью других вещей говорим, что он не только человек, но также и добрый и так далее, до бесконечности; таким же образом мы поступаем и с остальными вещами: полагая каждую из них единой, мы в то же время считаем ее множественной и называем многими именами.

Т е э т е т. Ты говоришь правду.

Ч у ж е з е м е ц.Этим-то, думаю я, мы уготовили пир и юношам и недоучившимся старикам: ведь у всякого прямо под руками оказывается возражение, что невозможно-де многому быть единым, а единому - многим, и всем им действительно доставляет удовольствие не допускать, чтобы человек назывался добрым, но говорить, что доброе - добро, а человек - лишь человек. Тебе, Теэтет, я думаю, часто приходится сталкиваться с людьми, иногда даже уже пожилыми, ревностно занимающимися такими вещами: по своему скудоумию они всему этому Дивятся и считают, будто открыли здесь нечто сверхмудрое.

Т е э т е т.Конечно, приходилось.

Ч у ж е з е м е ц.Чтобы, таким образом, наша речь была обращена ко всем, кто когда-либо хоть как-то рассуждал о бытии, пусть и этим, и всем остальным, с кем мы раньше беседовали, будут предложены вопросы о том, что должно быть выяснено.

Т е э т е т.Какие же вопросы?

Ч у ж е з е м е ц.Ставим ли мы в связь бытие с движением и покоем или нет, а также что-либо другое с чем бы то ни было другим, или, поскольку они несмешиваемы и неспособны приобщаться друг к другу, мы их за таковые и принимаем в своих рассуждениях? Или же мы все, как способное взаимодействовать, сведем к одному и тому же? Или же одно сведем, а другое нет? Как мы скажем, Теэтет, что они из всего этого предпочтут?

Т е э т е т.На это я ничего не могу за них возразить.

Ч у ж е з е м е ц.Отчего бы тебе, отвечая на каждый вопрос в отдельности, не рассмотреть все, что из этого следует?

Т е э т е т.Ты говоришь дело.

Ч у ж е з е м е ц.Во-первых, если хочешь, допустим, что они говорят, будто ничто не обладает никакой способностью общения с чем бы то ни было. Стало быть, движение и покой никак не будут причастны бытию?

Т е э т е т.Конечно, нет.

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Не приобщаясь к бытию, будет ли из них что-либо существовать?

Т е э т е т.Не будет.

Ч у ж е з е м е ц.Быстро, как видно, все рухнуло из-за этого признания и у тех, кто все приводит в движение, и у тех, кто заставляет все, как единое, покоиться, и также у тех, кто связывает существующее с идеями и считает его всегда самому себе тождественным. Ведь все они присоединяют сюда бытие, говоря: одни - что [все] действительно движется, другие же - что оно действительно существует как неподвижное.

Т е э т е т.Именно так.

Ч у ж е з е м е ц.В самом деле, и те, которые все то соединяют, то расчленяют, безразлично, соединяют ли они это в одно или разлагают это одно на бесконечное либо же конечное число начал и уже их соединяют воедино, все равно, полагают ли они, что это бывает попеременно или постоянно, в любом случае их слова ничего не значат, если не существует никакого смешения.

Т е э т е т.Верно.

Ч у ж е з е м е ц.Далее, самыми смешными участниками рассуждения оказались бы те, кто вовсе не допускает, чтобы что-либо, приобщаясь к свойству другого, называлось другим.

Т е э т е т.Как это?

Ч у ж е з е м е ц.Принужденные в отношении ко всему употреблять выражения "быть", "отдельно", "иное", "само по себе" и тысячи других, воздержаться от которых и не привносить их в свои речи они бессильны, они и не нуждаются в других обличителях, но постоянно бродят вокруг, таща за собою, как принято говорить, своего домашнего врага и будущего противника, подающего голос изнутри, подобно достойному удивления Евриклу.

Т е э т е т.То, что ты говоришь, вполне правдоподобно и истинно.

Ч у ж е з е м е ц.А что, если мы у всего признаем способность к взаимодействию?

Т е э т е т. Это и я в состоянии опровергнуть.

Ч у ж е з е м е ц.Каким образом?

Т е э т е т.А так, что само движение совершенно остановилось бы, а с другой стороны, сам покой бы задвигался, если бы они пришли в соприкосновение друг с другом.

Ч у ж е з е м е ц.Однако высшая необходимость препятствует тому, чтобы движение покоилось, а покой двигался.

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Значит, остается лишь третье.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И действительно, необходимо что-либо одно из всего этого: либо чтобы все было склонно к смешению, либо ничто, либо одно склонно, а другое нет.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Первые два [предположения] были найдены невозможными.

Т е э т ет.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, каждый, кто только желает верно ответить, допустит оставшееся из трех.

Т е э т е т.Именно так.

Ч у ж е з е м е ц.Когда же одно склонно к смешению, а другое нет, то должно произойти то же самое, что и с буквами: одни из них не сочетаются друг с другом, другие же сочетаются.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Гласные преимущественно перед другими проходят через все, словно связующая нить, так что без какой-либо из них невозможно сочетать остальные буквы одну с другой.

Т е э т е т.Конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Всякому ли известно, какие [буквы] с какими способны сочетаться, или тому, кто намерен это делать должным образом, требуется искусство?

Т е э т е т.Нужно искусство.

Ч у ж е з е м е ц.Какое?

Т е э т е т.Грамматика.

Ч у ж е з е м е ц.Дальше. Не так ли обстоит дело с высокими и низкими звуками? Не есть ли владеющий искусством понимать, какие звуки сочетаются и какие нет, музыкант, а не сведущий в этом - немузыкант?

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.И по отношению к другим искусствам и неискусности мы найдем подобное же.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Что же? Так как мы согласны в том, что и роды [вещей] находятся друг с другом в подобном же сочетании, то не с помощью ли некоего знания должен отыскивать путь в своих рассуждениях тот, кто намерен правильно указать, какие роды с какими сочетаются и какие друг друга не принимают, а также, во всех ли случаях есть связь между ними, так чтобы они были способны смешиваться, и, наоборот, при разделении - всюду ли существуют разные причины разделения?

Т е э т е т.Так же не нужно знания и едва ли не самого важного?

Ч у ж е з е м е ц.Но как, Теэтет, назовем мы теперь это знание? Или, ради Зевса, не напали ли мы незаметно для себя на науку людей свободных и не кажется ли, что, ища софиста, мы отыскали раньше философа?

Т е э т е т.Что ты хочешь сказать?

Ч у ж е з е м е ц.Различать все по родам, не принимать один и тот же вид за иной и иной за тот же самый - неужели мы не скажем, что это [предмет] диалектического знания?

Т е э т е т.Да, скажем.

Ч у ж е з е м е ц.Кто, таким образом, в состоянии выполнить это, тот сумеет в достаточной степени различить одну идею, повсюду пронизывающую многое, где каждое отделено от другого; далее, он различит, как многие отличные друг от друга идеи охватываются извне одною и, наоборот, одна идея связана в одном месте совокупностью многих, наконец, как многие идеи совершенно отделены друг от друга. Все это называется уметь различать по родам, насколько каждое может взаимодействовать [с другим] и насколько нет.

Т е э т е т.Истинно так.

Ч у ж е з е м е ц.Ты, думаю я, диалектику никому другому не припишешь, кроме как искренне и справедливо философствующему?

Т е э т е т.Как может кто-либо приписать ее другому?

Ч у ж е з е м е ц.Философа мы, без сомнения, найдем и теперь и позже в подобной области, если поищем; однако и его трудно ясно распознать, хотя трудность в отношении софиста иного рода, чем эта.

Т е э т е т.Почему?

Ч у ж е з е м е ц.Один, убегающий во тьму небытия, куда он направляется по привычке, трудноузнаваем из-за темноты места. Не так ли?

Т е э т е т. По-видимому.

Ч у ж е з е м е ц.Философа же, который постоянно обращается разумом к идее бытия, напротив, нелегко различить из-за ослепительного блеска этой области: духовные очи большинства не в силах выдержать созерцания божественного.

Т е э т е т.Видно, это верно в той же степени, что и то.

Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, что касается философа, то мы его вскоре рассмотрим яснее, если будем чувствовать к тому охоту; но очевидно также, что нельзя оставлять и софиста, не рассмотрев его в достаточной степени.

Т е э т е т.Ты прекрасно сказал.

Ч у ж е з е м е ц.Таким образом, мы согласились, что одни роды склонны взаимодействовать, другие же нет и что некоторые - лишь с немногими [видами], другие - со многими, третьи же, наконец, во всех случаях беспрепятственно взаимодействуют со всеми; теперь мы должны идти дальше в нашей беседе, так, чтобы нам коснуться не всех видов, дабы из-за множества их не прийти в смущение, но избрать лишь те, которые считаются главнейшими, и прежде всего рассмотреть, каков каждый из них, а затем, как обстоит дело с их способностью взаимодействия. И тогда, если мы и не сможем со всей ясностью постичь бытие и небытие, то, по крайней мере, не окажемся, насколько это допускает способ теперешнего исследования, несостоятельными в их объяснении, если только, говоря о небытии, что это действительно небытие, нам удастся уйти отсюда невредимыми.

Т е э т е т.Конечно, надо так сделать.

Ч у ж е з е м е ц.Самые главные роды, которые мы теперь обследуем, это - само бытие, покой и движение.

Т е э т е т.Да, это самые главные.

Ч у ж е з е м е ц.И о двух из них мы говорим, что они друг с другом несовместимы.

Т е э т е т.Несомненно.

Ч у ж е з е м е ц.Напротив, бытие совместимо с тем и с другим. Ведь оба они существуют.

Т е э т е т.Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, всего их три.

Т е э т е т.Бесспорно.

Ч у ж е з е м е ц.Каждый из них есть иное но отношению к остальным двум и тождественное по отношению к себе самому.

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.Чем же, однако, мы теперь считаем тождественное и иное? Может быть, это какие-то два рода, отличные от тех трех, но по необходимости всегда с ними смешивающиеся? В этом случае исследование должно вестись относительно пяти существующих родов, а не трех, или же, сами того не замечая, мы называем тождественным и иным что-то одно из тех [трех]?

Т е э т е т.Может быть.

Ч у ж е з е м е ц.Но движение и покой не есть, верно, ни иное, ни тождественное?

Т е э т е т.Как так?

Ч у ж е з е м е ц.То, что мы высказали бы сразу и о движении и о покое, не может быть ни одним из них.

Т е э т е т.Почему же?

Ч у ж е з е м е ц.Движение тогда остановится, а покой, напротив, будет двигаться; ведь одно из этих двух, какое бы оно ни было, вступая в область обоих, заставит иное снова превратиться в противоположное своей собственной природе, поскольку оно причастно противоположному.

Т е э т е т. Именно так.

Ч у ж е з е м е ц.Ведь теперь оба они причастны и тождественному и иному.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.Поэтому мы не должны говорить ни о движении, что оно тождественное или иное, ни о покое.

Т е э т е т.Конечно, не должны.

Ч у ж е з е м е ц.Но не следует ли нам мыслить бытие и тождественное как нечто одно?

Т е э т е т.Возможно.

Ч у ж е з е м е ц.Но если бытие и тождественное не означают ничего различного, то, говоря о движении и покое, что оба они существуют, мы назовем, таким образом, и то и другое, как существующее, тождественным.

Т е э т е т. Но это невозможно.

Ч у ж е з е м е ц.Значит, невозможно, чтобы бытие и тождественное были одним.

Т е э т е т.Похоже на это.

Ч у ж е з е м е ц.В таком случае, не допустим ли мы рядом с тремя видами четвертый: тождественное?

Т е э т е т.Да, конечно.

Ч у ж е з е м е ц.Дальше. Не следует ли нам считать иное пятым [видом]? Или должно его и бытие мыслить как два названия для одного рода?

Т е э т е т.Возможно.

Ч у ж е з е м е ц.Впрочем, думаю, ты согласишься, что из существующего одно считается [существующим] само по себе, другое же лишь относительно другого.

Т е э т е т.Отчего же не согласиться?

Ч у ж е з е м е ц.Иное же всегда [существует лишь] по отношению к иному. Не так ли?

Т е э т е т.Так.

Ч у ж е з е м е ц.Не совсем, если бытие и иное не вполне различаются. Если бы, однако, иное было причастно обоим видам как бытие, то одно из иного было бы иным совсем не относительно иного. Теперь же у нас попросту получилось, что то, что есть иное, есть по необходимости иное в отношении иного.

Т е э т е т.Ты говоришь так, как это и обстоит на самом деле.

Ч у ж е з е м е ц.Следовательно, пятой среди тех видов, которые мы выбрали, надо считать природу иного.

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И мы скажем, что эта природа проходит через все остальные виды, ибо каждое одно есть иное по отношению к другому не в силу своей собственной природы, но вследствие причастности идее иного.

Т е э т е т.Именно так.

Ч у ж е з е м е ц. Об этих пяти [видах], перебирая их поодиночке, мы выразились бы так...

Т е э т е т. Как именно?

Ч у ж е з е м е ц. Во-первых, движение есть совсем иное, чем покой. Или как мы скажем?

Т е э т е т. Так.

Ч у ж е з е м е ц. Таким образом, оно - не покой.

Т е э т е т. Никоим образом.

Ч у ж е з е м е ц.Существует же оно вследствие причастности бытию?

Т е э т е т.Да.

Ч у ж е з е м е ц.И опять-таки движение есть иное. чем тождественное.

Т е э т е т. Да.

Ч у ж е з е м е ц. Значит, оно - нетождественное.

Т е э т е т. Конечно, нет.

Ч у ж е з е м е ц.Однако оно было тождественным вследствие того, что все причастно тождественному.

Т е э т е т. Да, и очень.

Ч у ж е з е м е ц. Надо согласиться, что движение есть и тождественное и нетождественное, и не огорчаться. Ведь, когда мы назвали его тождественным и нетождественным, мы выразились неодинаково: Коль скоро мы называем его тождественным, мы говорим так из-за его причастности тождественному в отношении к нему самому; если же, напротив, мы называем его нетождественным, то это происходит вследствие его взаимодействия с иным, благодаря чему, отделившись от тождественного, движение стало не этим, но иным, так что оно снова справедливо считается нетождественным.

Т е э т е т. Несомненно, так.

Ч у ж е з е м е ц. Поэтому, если бы каким-то образом само движение приобщалось к покою, не было бы ничего странного в том, чтобы назвать его неподвижным.

Т е э т е т. Вполне справедливо, если мы согласимся, что одни роды склонны смешиваться, другие же нет.

Ч у ж е з е м е ц. К доказательству этого положения мы пришли еще раньше теперешних доказательств, когда утверждали, что так оно по природе и есть.

Т е э т е т. Как же иначе?

Ч у ж е з е м е ц. Скажем, однако, снова: движение отлично от иного, равно как оно есть другое по отношению к тождественному и покою?

Т е э т е т.Безусловно.

Ч у ж е з е м е ц. Стало быть, согласно настоящему объяснению, оно каким-то образом есть и иное и не иное.

Т е э т е т. Правда.

Ч у ж е з е м е ц. Что же дальше? Будем ли мы утверждать, что движение - иное по отношению к трем [видам], а о четвертом не скажем этого, признав в то же время, что всех видов, о которых и в пределах которых мы желаем вести исследование, пять?

Т е э т е т. Как же? Ведь невозможно согласиться на меньшее число, чем то, что вышло теперь.

Ч у ж е з е м е ц. Итак, мы смело должны защищать положение, что движение есть иное по отношению к бытию?

Т е э т е т. Да, как можно смелее.

Ч у ж е з е м е ц. Не ясно ли, однако, что движение на самом деле есть и небытие, и бытие, так как оно причастно бытию?

Т е э т е т. Весьма ясно.

Ч у ж е з е м е ц. Небытие, таким образом, необходимо имеется как в движении, так и во всех родах. Ведь распространяющаяся на все природа иного, делая все иным по отношению к бытию, превращает это в небытие, и, следовательно, мы по праву можем назвать все без исключения небытием и в то же время, так как оно причастно бытию, назвать это существующим.

Т е э т е т. Похоже на то.

дальше