"РАННИЕ ДИАЛОГИ ПЛАТОНА И СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНОВСКОЙ ШКОЛЫ."
(изд."Мысль". Философское Наследие. Том 98.)    

 МЕНЕКСЕН.
(Сократ, Менексен)

Сократ. Откуда ты, Менексен? С городской площади или же из другого места?

Менексен. С площади, Сократ, из зала Совета.Сократ. А что у тебя за дело в Совете? Повидимому, ты считаешь, будто покончил с учением и философией, и, полагая, что с тебя довольно, замыслил обратиться к более высоким занятиям; ты, уважаемый,
хотя и очень юн, хочешь управлять нами, старшими, дабы твой род никогда не лишился права поставлять нам попечителя?

Менексен. С твоего позволения, Сократ, если ты посоветуешь мне быть правителем, я изо всех сил буду этого добиваться; если же нет — не буду. А сейчас я
пришел в Совет, узнав, что там намерены избрать того, кто произнесет надгробную речь в честь павших: ты ведь знаешь, они готовят погребение .      

Сократ. Да, конечно. Но кого же они избрали?
Менексен. Пока никого. Они отложили это на завтра. Думаю, однако, что будет избран Архин или Дион.

Сократ. Право, Менексен, мне кажется, прекрасный это удел — пасть на войне. На долю такого человека выпадают великолепные и пышные похороны,даже если умирает при этом бедняк, вдобавок ему —даже если он был никчемным человеком — воздается хвала мудрыми людьми, не бросающими слова на ветер, но заранее тщательно подготовившимися к своей речи. Они произносят свое похвальное слово очень красиво, добавляя к обычным речам и то, что подходит в каждом отдельном случае, и, украшая свою речь великолепными оборотами, чаруют наши души: ведь они превозносят на все лады и наш город, и тех, кто пал на поле сражения,  и всех наших умерших предков и воздают хвалу нам самим. Так что я лично, Менексен, почел бы за великую честь удостоиться от них похвалы; всякий раз я стою и слушаю, околдованный, и мнится мне, что я становлюсь вдруг значительнее, благороднее и прекраснее. Как правило, ко мне в этих случаях присоединяются и слушают все это разные чужеземные гости, и я обретаю в их глазах неожиданное величие. При этом
кажется, будто они испытывают в отношении меня и всего города те же чувства, что и я сам, и город наш представляется им более чудесным, чем раньше,— так убедительны речи ораторов. Подобное ощущение величия сохраняется во мне после того дня три, а то и более: с столь проникновенно звучат в моих ушах речи оратора, что я едва лишь на четвертый или пятый день прихожу в себя и начинаю замечать под ногами землю, а до тех пор мне кажется, будто я обитаю на островах блаженных. Вот до чего искусны наши ораторы!

Менексен. Всегда-то ты, мой Сократ, вышучиваешь ораторов! Однако, думаю я, на этот раз избранному придется туго, ведь избрание будет поспешным, так что
придется ему просто импровизировать.

Сократ. Как это, мой милый? У любого из этих людей речи всегда наготове, да и вообще импровизация в этих случаях дело нетрудное. Если бы нужно было
превознести афинян перед пелопоннесцами или же пелопоннесцев перед афинянами, требовался бы хороший оратор, умеющий убеждать и прославлять; когда же кт, выступает перед теми самыми людьми, коим он воздает хвалу, недорого стоит складная речь.

Менексен. В самом деле ты думаешь так, Сократ?

Сократ. Да, клянусь Зевсом.

Менексен. И ты полагаешь, что сам сумел бы произнести речь, если бы была в том нужда и тебя избрал бы Совет?

Сократ. Но, Менексен, нет ничего удивительного, если бы я умел говорить: ведь моей учительницей была та, что совсем неплохо разбиралась в риторике и вдобавок обучила многих хороших ораторов, среди них —выдающегося оратора эллинов Перикла, сына Ксантиппа.

Менексен. О ком ты говоришь? Видимо, об Аспазии?

Сократ. Да, я имею в виду ее и еще Конна, сына Метробия⁹. Оба они — мои учители, он обучал меня музыке, она — риторике. И нет ничего удивительного
в том, что человек, воспитанный таким образом, искусен в речах. Но и любой обученный хуже меня, например тот, кто учился музыке у Лампра, а риторике — у Антифонта из Рамнунта ¹⁰, был бы вполне в состоянии превознести афинян перед афинянами.

Менексен. А что бы ты мог сказать, если бы должен был говорить?

Сократ. От себя, быть может, я бы ничего не сказал, но не далее как вчера я слушал Аспазию, произносившую надгробную речь по этому самому поводу. Ведь
она тоже слыхала о том, что ты мне сообщил, а именно что афиняне собираются назначить оратора. Поэтому она частью импровизировала передо мною то, что следует говорить, частью же обдумала это прежде — тогда, полагаю я, когда составляла надгробную речь, произнесенную Периклом",—и составила теперешнюю свою
речь из отрывков той прежней.

Менексен. И ты мог бы вспомнить, что говорила Аспазия?

Сократ. Если не ошибаюсь, да. Ведь я учился у нее и вполне мог заслужить от нее побои, если бы проявил забывчивость.

Менексен. За чем же дело стало?
Сократ. Я опасаюсь, как бы не рассердилась моя наставница, если я разглашу ее речь.

Менексен. Не беспокойся об этом, Сократ, и говори; ты доставишь мне величайшую радость, если произнесешь речь — принадлежит ли она Аспазии или кому другому. Говори же!

Сократ. Но, быть может, ты надо мной посмеешься, если тебе покажется, что я, старик, все еще склонен к забаве.

Менексен. Менее всего, Сократ; говори же, как
тебе угодно.

Сократ. Ну что ж, я готов доставить тебе удовольствие, даже, верно, согласился бы, коли ты велишь, танцевать для тебя раздетым, лишь бы мы были одни. Но слушай; мне думается, она, начав с самих павших, говорила следующим образом:

«Мы отдали им положенный долг, и, приняв его,
они следуют теперь дорогой судьбы, сопровождаемые
как всем городом, так и своими близкими. Закон и наш
β долг повелевают нам воздать им в слове последнюю
честь. Красиво сказанная речь о прекрасных деяниях
остается в памяти слушающих, к чести и славе тех, кто
эти дела свершил. Необходимо сказать такое слово, кое
достаточно прославило бы погибших, а живых благо-
желательно убеждало подражать доблести павших; к
этому следует призывать их потомков и братьев, отцам
же и матерям, а также живым еще родичам старшего
поколения доставлять утешение. Какой же именно
представляется нам подобная речь? И с чего будет пра-
вильным начать похвалу храбрым мужам, при жизни
радовавшим своей доблестью близких и избравшим кон-
чину вместо благополучной жизни? Мне представляет-
ся, что воздавать им хвалу естественно в соответствии
с их природой: они родились людьми достойными.
А родились они такими потому, что произошли от
достойных. Итак, восславим прежде всего благородство
их по рождению, а затем их воспитание и образован-
ность. Вслед за этим мы покажем, как выполняли они
свой долг, и это явит их доблестные дела во всем их
великолепии.

В основе их благородства лежит происхождение
их предков: они не были чужеземцами и потому их по-
томки не считались метеками ¹³ в своей стране, детьми
пришельцев издалека, но были подлинными жителями
этой земли, по праву обитающими на своей родине и
вскормленными не мачехой, как другие, а родимой стра-
ной, кою они населяли; и теперь они, пав, покоятся в с
родимых местах той, что их произвела на свет, вскорми-
ла и приняла в свое лоно. По справедливости прежде
всего надо прославить эту их мать: вместе с тем будет
прославлено и благородное их рождение.

Земля наша достойна хвалы от всех людей, не только
от нас самих, по многим разнообразным причинам, но
прежде и больше всего потому, что ее любят боги. Сви-
детельство этих наших слов — раздор и решение
богов, оспаривавших ее друг у друга ¹⁴. Разве может
земля, коей воздали хвалу сами боги, не заслужить по
праву хвалы всех людей? Другой справедливой похва-
лой будет для нее то, что во времена, когда вся земля
производила и взращивала всевозможных животных —
зверье и скот, наша страна явила себя девственной и
чистой от диких зверей: из всех живых существ она
избрала для себя и породила человека, разумением
своим превосходящего остальных и чтящего лишь богов
и справедливость. Самым значительным свидетельством
моих слов является то, что земля наша породила
предков вот этих павших, а также и наших. Любое ро-
дящее существо располагает пищей, полезной тем, кого
оно порождает, что и отличает истинную мать от мни-
мой, подставной, коль скоро эта последняя лишена
источников, кои питали бы порожденное ею. Наша
мать-земля являет достаточное свидетельство того, что
она произвела на свет людей: она первая и единствен-
ная в те времена приносила пшеничные и ячменные
 злаки — лучшую и благороднейшую пищу для людей,
и это значит, что она сама породила человеческое су-
щество ^1В.

Подобное свидетельство еще более весомо в отноше-
нии земли, чем в отношении женщины: не земля подра-
жает женщине в том, что она беременеет и рожает, но
женщина — земле. При этом земля наша не пожадни-
чала и уделила свой плод другим. После того она поро-
ь дила оливу — помощницу в трудах для своих детей.
Вскормив и взрастив их до поры возмужалости, она
призвала богов в качестве их наставников и учителей.
Имена их не подобает здесь называть (ведь мы их зна-
ем!); они благоустроили нашу жизнь, учредили каждо-
дневный ее уклад, первыми обучили нас ремеслам и
показали, как изготовлять оружие и пользоваться им
для защиты нашей земли.

Рожденные и воспитанные таким образом, предки
погибших жили, устрояя свое государство, о котором
надо здесь вкратце упомянуть. Ведь государство растит
с людей, прекрасное — хороших, противоположное —
дурных. Поскольку наши предшественники воспитыва-
лись в прекрасном государстве, то с необходимостью
становится ясным, что именно благодаря этому доб-
лестны наши современники, к числу которых принадле-
жат и павшие. Само наше государственное устройство
и тогда было и ныне является аристократией: эта форма
правления почти всегда господствовала у нас, как и
теперь. Одни называют ее демократией, другие еще
d как-нибудь — кто во что горазд, на самом же деле это
правление лучших ¹⁶ с одобрения народа. У нас ведь
всегда есть басилевсы ¹⁷— иногда это цари по рожде-
нию, иногда же выборные; а власть в государстве пре-
имущественно находится в руках большинства, которое
неизменно передает должности и полномочия тем, кто
кажутся лучшими, причем ни телесная слабость, ни
бедность, ни безвестность предков не служат поводом
для чьего-либо отвода, но и противоположные качества
не являются предметом почитания, как в других горо-
дах, и существует только одно мерило: властью облада-
ет и правит тот, кто слывет доблестным или мудрым.
В основе такого общественного устройства лежит равен- β
ство по рождению. В других городах собраны самые
различные люди, поэтому и их государственные уст-
ройства отклоняются от нормы — таковы тирании и
олигархии ¹⁸; города эти населяют люди, считающие
других либо своими господами, либо рабами. Мы же и
все наши люди, будучи братьями, детьми одной матери, 239
не признаем отношений господства и рабства между
собою ¹⁹; равенство происхождения заставляет нас стре-
миться к равным правам для всех, основанным на зако-
не, и повиноваться друг другу лишь в силу авторитета
доблести и разума.

Поэтому, воспитанные в условиях полной свободы,
отцы погибших и наши отцы, а также и сами эти люди
явили всем нам множество прекрасных дел как в част-
ной жизни, так и на общественном поприще, ибо они
считали необходимым сражаться за свободу эллинов
как с эллинами, так и с варварами — в защиту всех эл- ь
линов. Слишком мало у меня времени, чтобы достойным
образом рассказать о том, как они сражались с Евмол-
пом и амазонками, напавшими на нашу землю, или как
еще раньше они бились на стороне аргивян против кад-
мейцев и на стороне Гераклидов против аргивян ²⁰: по-
эты уже воспели в прекрасных стихах их доблесть,
сделав ее достоянием всех. И если мы попытаемся
восхвалить те же деяния обыкновенным слогом, то ско- е
рее всего займем лишь второе место. Итак, мне пред-
ставляется лучшим это оставить, ибо делам этим была
уже отдана достойная дань. Но то достойное славы, по
поводу чего еще ни один поэт не высказался достойным
образом и что покоится пока в забвении,— о нем, ду-
мается мне, следует напомнить, почтив эти деяния хва-
лой, дабы побудить других изложить их в песнях и
поэмах иного вида, подобающим для свершивших эти
деяния образом. Я имею в виду прежде всего следую-
щее: когда персы стали правителями Азии и вознамери- d
лись также поработить Европу, дети нашей земли —
наши родители — преградили им путь; необходимо и
справедливо в первую очередь вспомнить о них и вос-
славить их доблесть. Но если кто хочет прославить ее
достойно, пусть обратится мысленным взором к тем
временам, когда вся Азия была рабыней третьего по
счету царя: первым был Кир, который освободил персов
и, обуянный гордыней, поработил как своих сограждан,

е так и прежних повелителей, мидян; он простер свою
власть над всей Азией вплоть до Египта; сын его власт-
вовал уже над Египтом и Ливией, насколько он мог в
эти страны проникнуть; третий же царь, Дарий, расши-
рил свои владения на суше вплоть до Скифии²¹, а
корабли его были хозяевами на море и островах, так
240 что никто не мог и помыслить выступить против него.
Сознание всех людей было подавлено: ведь Персидская
держава подчинила себе столько великих и искусных в
войне народов.

Дарий, выдвинув против нас и эретрийцев ложное
обвинение в коварных замыслах против Сард, выслал
под этим предлогом корабли и грузовые суда с пятисот-
тысячным войском; военных кораблей было триста, под
командованием Датиса ²², и Дарий распорядился, чтобы
тот, если ему дорога его голова, возвратился с плен-

b ными эретрийцами и афинянами. Датис направил свой
флот к Эретрии, против воинов, более всех прославлен-
ных среди эллинов и немалых числом, в течение трех
дней одолел их и обшарил всю эретрийскую землю,
чтобы ни один эретриец от него не укрылся, причем
сделал он это так: подступив к границам эретрийской
земли, его воины, взявшись за руки, образовали цепочку
от моря до моря и так прошли всю землю, дабы иметь
возможность объявить царю, что никто не сумел от них
убежать ²³. Точно с таким же замыслом отправились они

с из Эретрии к Марафону ²⁴, словно не вызывало сомне-
ний, что им удастся подобным же образом запрячь в
ярмо афинян и увести их в плен вместе с эретрийцами.
Когда замысел этот отчасти был приведен в исполнение,
но делались еще попытки полного его осуществления,
никто из эллинов не пришел на помощь ни эретрийцам,
ни афинянам, кроме лакедемонян (причем эти послед-
ние явились на помощь на другой день после битвы²⁵);

все остальные, устрашенные, предпочли временную
безопасность и не трогались с места. Если бы кто-
нибудь из нас в это время там оказался, он бы познал,

d сколь велика была доблесть тех, кто у Марафона встре-
тили полчища варваров и, обуздав всеазиатскую горды-
ню, первыми водрузили трофеи в честь победы над
ними; они стали вождями и наставниками для всех
остальных, показав, что могущество персов вполне
сокруши мо и что никакая людская сила и никакое бо-
гатство не могут противостоять доблести. Я утверждаю,
что эти мужи не только дали нам жизнь, но и породили е
нашу свободу, да и не только нашу, но свободу всех
жителей этого материка. Оглядываясь на их деяние,
эллины проявляли отвагу и в последующих битвах за
свою жизнь, став навсегда учениками сражавшихся
при Марафоне.

Итак, высшая награда в нашем слове должна быть
отдана этим последним, вторая же — тем, кто сражался 241
и победил на море — при Саламине и Артемисии ²⁶. И об
этих людях многое можно было бы рассказать — о том,
как они выстояли перед надвигавшейся с суши и с моря
опасностью, и о том, как они ее отразили. Но я напомню
лишь то, что мне представляется самым прекрасным их
подвигом: они довершили дело, начатое бойцами при
Марафоне. Марафонцы лишь показали эллинам, что их ь
небольшое число может на суше отразить полчища
варваров; что же касается морских битв, это пока оста-
валось неясным: персы пользовались славой непобеди-
мых моряков благодаря своей численности, богатому
снаряжению, искусству и силе. И потому в особую зас-
лугу мужам, сражавшимся в те времена на море, надо
поставить то, что они рассеяли боязнь, существовавшую
тогда среди эллинов, страшившихся огромного числа
судов и людей.

Поэтому и те и другие — как сражавшиеся при Ма-
рафоне, так и те, что сражались в морском бою при с
Саламине,— научили остальных эллинов умению и
привычке не страшиться варваров как на суше, так и
на море.

На третьем месте и по числу сражавшихся за благо-
получие Греции, и по их доблести я назову дело при
Платеях ²⁷: оно было общим для афинян и лакедемонян.
Все они отразили величайшую и тягостнейшую опас-
ность, и эта их доблесть прославляется нами теперь и в
последующие времена будет прославляться нашими
потомками. После того многие эллинские города оста-
вались еще союзниками варвара, он же объявил о своем
намерении вновь пойти войною на эллинов. Справед-
ливо поэтому будет, чтобы мы вспомнили о тех, кто
завершил подвиги первых бойцов, очистив от варваров
море и изгнав их оттуда всех до единого. Это те, кто
сражался при Евримедонте, кто двинулся походом на
Кипр и поплыл в Египет и другие земли ²⁸: память их
надо чтить и быть им признательными за то, что они
заставили царя дрожать за свою жизнь и помышлять
о ее спасении, вместо того чтобы уготовлять гибель эл-
линам.

Вот сколь трудную войну вынес на своих плечах
242 весь город, поднявшийся против варваров на защиту
свою и других родственных по языку народов. Когда
же наступил мир и город пребывал в расцвете своей
славы, случилась напасть, обычно выпадающая среди
людей на долю тех, кто процветает,— соперничество,
которое затем перешло в зависть. Таким образом, наш
город был против воли втянут в войну с эллинами ²⁹.
В войне, вспыхнувшей вслед за тем, афиняне, защищав-
шие в Танагре свободу беотийцев, вступили в сражение
с лакедемонянами ³⁰; исход сражения остался неясен,

и дело решили последующие события: лакедемоняне
отступили, бросив на произвол судьбы своих подопеч-
ных, наши же, победив в трехдневной битве при Энофи-
тах, честно вернули несправедливо изгнанных беотий-
цев. Эти наши люди первыми после персидской войны
защищали эллинскую свободу, противостоя самим же
эллинам. Они проявили себя доблестными мужами:
освободив тех, кого они защищали, они первыми легли
с в эту усыпальницу, прославляемые своими согражда-
нами.

После того вспыхнула великая война, когда все элли-
ны скопом двинулись на нашу землю, раздирая ее на ча-
сти и проявляя недостойную неблагодарность по отно-
шению к нашему городу. Наши победили их в морском
сражении и захватили у острова Сфактерия в плен
лакедемонских военачальников, которых вполне могли
предать смерти, но отпустили, вернули на родину и

   заключили мир, полагая, что против соплеменников
следует сражаться лишь до победы и что городу негоже,
поддавшись гневу, губить общее дело всех эллинов;

против варваров же, считали они, следует биться вплоть
до полного их разгрома. Нам следует восславить этих
мужей: завершив то сражение, они покоятся здесь, до-
казав всем, кто сомневался,— не проявили ли себя
некоторые другие эллины в той первой войне против
варваров более доблестными, чем афиняне;— что сомне-
вались они напрасно: ведь афиняне показали в случае,

когда на них поднялась вся Эллада, что они вышли
победителями из этой войны и захватили в плен предво-
дителей остальных эллинов; в ту войну они вместе
с ними одолели варваров, теперь же победили в оди-
ночку всех эллинов.

После этого мира разгорелась третья война, неждан-
ная и опасная, и множество доблестных мужей, павших
на этой войне, также покоятся здесь; многие из них
водрузили большое число трофеев на побережье Сици-
лии, защищая свободу леонтинцев, они поплыли в те
края, чтобы оказать им поддержку во исполнение дан-
ных им клятв, но из-за дальности морского пути город
был не способен оказать им необходимую помощь, и
они, утратив силы, познали невзгоды,— они, для кого у
врагов и противников было в запасе больше похвал за
их доблесть и рассудительность, чем для некоторых
других у друзей . Многие же погибли при морских сра-
жениях в Геллеспонте ³³; при этом они в течение одного
дня захватили все вражеские суда, а множество ос-
тальных разбили                                  

Говоря о том, что война эта была нежданной и страш-
ной, я имею в виду ту великую зависть, что питали к
нашему городу остальные эллины: зависть эта побудила
их решиться на переговоры с персидским царем ³⁴, кото-
рого они вместе с нами вытеснили из нашей страны;

они задумали на свой страх вновь повести его на наш
город — варвара на эллинов — и объединить против
Афин всех эллинов и варваров. Вот тут-то и проявила
себя во всем блеске мощь и доблесть нашего города, с
Когда они считали, что город повержен, когда суда
наши были отрезаны у Митилены, наши сограждане на
шестидесяти кораблях сами поспешили на помощь этим
судам; проявив себя, согласно всеобщему мнению, доб-
лестнейшими людьми, они разбили врагов, освободили
друзей, но по несчастной случайности не были вынесе-
ны на сушу и потому не покоятся в этой могиле ³⁵. Да
пребудет их память и слава вечно, ибо благодаря их доб- d
лести мы победили не только в этом морском сражении,
но продолжали побеждать и в течение всей войны. Го-
род благодаря им обрел славу непобедимого, даже если
против него будет все человечество, и славу справедли-
вую, ибо мы победили благодаря собственному превос-
ходству, а не с чужой помощью. И по сей день мы оста-
емся неодолимыми для этих наших врагов: ведь не они,
но мы сами себя повергли и победили ³⁶.

Когда затем наступило спокойствие и был заключен
мир с остальными эллинами, у нас началась граждан- е
екая война ³⁷, причем шла она таким образом, что каждый
 (если только раздор — это неизбежный удел лю-
дей) должен молить богов, чтобы его родной город
лихорадило не больше, чем наш. С какой радостью и как
по-родственному объединились затем граждане Пирея
с жителями столицы вопреки ожиданиям прочих элли-
нов, с каким чувством меры положили они конец войне
244 против тех, кто был в Элевсине!³⁸ И причиной всего
этого было не что иное, как истинное родство, обеспе-
чившее крепкую родственную дружбу не на словах, но
на деле. Следует вспомнить здесь и тех, кто погиб в этой
междоусобице, и умиротворить их, насколько лишь в
наших силах, жертвоприношениями и молитвой, поло-
женными в таких случаях; надо помолиться тепереш-
ним их владыкам, тогда и для нас самих наступит
умиротворение. Ведь не из-за своей порочности или
вражды подняли они друг на друга руку, но по велению

ь тяжкой судьбы. Мы, живые, тому свидетели: будучи
людьми той же крови, что и они, мы прощаем друг другу
и наши дела, и наши страдания.

После этого у нас воцарилась полная тишина и город
обрел спокойствие. Простив варварам³⁹ то, что, потер-
пев от него, они отплатили ему за это той же монетой,
город наш продолжал негодовать на эллинов, вспоми-
ная их неблагодарность в ответ на благодеяние, их

с союз с варварами, захват кораблей, некогда спасших
им жизнь, и разрушение стен ⁴⁰— последнее как бы в
благодарность за то, что ранее мы помешали падению
их стен. Город продолжал жить, приняв решение
впредь не оказывать помощи ни эллинам, пытающимся
поработить других эллинов, ни варварам, питающим
против эллинов те же замыслы. И в то время как мы
находились в подобном расположении духа, лакедемо-
няне решили, что мы, покровители свободы, разбиты и

d теперь их задачей является покорение прочих эллинов.
Этот свой замысел они и стали приводить в исполнение.

Но к чему здесь долго распространяться? То, что я
сейчас скажу, относится к недавним временам и не к
кому иному, как к нам самим: ведь мы знаем, что пер-
вые среди эллинов — аргивяне, беотийцы и коринфяне,
пораженные ужасом, вынуждены были обратиться за
помощью к нашему городу ⁴¹. Однако вот величайшее
чудо: сам персидский царь оказался в таком затрудне-
нии, что ему оставалось искать спасения только у наше-
го города, против которого он столь рьяно злоумышлял

е погибель. И если бы кто пожелал выдвинуть справедли
вое обвинение против нашего города, он был бы прав,
упрекнув его в излишней сострадательности и готов-
ности защищать более слабых. Так вот и в то время он
оказался не в силах проявить твердость и соблюсти свое
решение не подчиняться никому из своих обидчиков:

он подчинился и оказал помощь; один он поддержал 24
всех эллинов, освободив их от рабства, так что они ста-
ли свободными вплоть до того времени, когда снова
поработили друг друга; что касается царя, то город наш
не осмелился прийти ему на помощь, стыдясь трофеев
Марафона, Саламина и Платой, и, лишь дав позволение
перебежчикам и добровольцам помочь царю, выручил
его из беды ⁴². Восстановив затем стены и построив флот,
он принял вызов и, понуждаемый воевать, сразился с ь
лакедемонянами в защиту паросцев ⁴³.

Царь почувствовал страх перед нашим городом, видя,
что лакедемоняне отказались от войны на море. Стре-
мясь отступить, он потребовал признать его власть над
эллинами, обитавшими на материке, которых ранее ему
выдали лакедемоняне, и взамен обещал сражаться на
нашей стороне и на стороне остальных наших союзни-
ков; он рассчитывал, что мы откажемся и тем самым
дадим ему предлог для отступления⁴⁴. В остальных
союзниках он ошибся: они пожелали ему подчиниться; с
коринфяне, аргивяне, беотийцы и другие союзники
договорились с ним и поклялись выдать ему всех элли-
нов — обитателей материка с условием, что он заплатит
им деньги. Одни лишь мы не дерзнули ни присягнуть,
ни предать⁴⁵: настолько свойственно нашему городу
свободолюбие и благородство, покоящиеся на здравой
основе и природной нелюбви к варварам, ведь мы —
подлинные эллины, без капли варварской крови. Среди
нас нет ни Пелопов, ни Кадмов, ни Египтов, ни Данаев, d
ни многих других, рожденных варварами и являющих-
ся афинскими гражданами лишь по закону, но все мы,
живущие здесь, настоящие эллины, а не полукровки;

отсюда городу присуща истинная ненависть к чужезем-
ной природе ⁴⁶. Как бы то ни было, мы снова остались
в одиночестве с нашим нежеланием совершить позор-
ное и нечестивое дело, выдав эллинов варварам. Вер- е
нувшись, таким образом, к тому самому положению, в
каком прежде были побеждены, мы тем не менее с по-
мощью бога завершили войну благополучнее, чем тогда.
Ведь после войны у нас остались и корабли, и стены, и
наши собственные поселения; сами враги не могли бы

желать себе лучшего исхода. Но все же мы потеряли
достойных мужей и в этой войне: противники наши
воспользовались неудобствами местности в Коринфе
246 и предательством в Лехее ⁴⁷. Достойными людьми пока-
зали себя и те, кто освободили царя и выгнали с моря
лакедемонян; я вам о них напомню, вы же, как подо-
бает, превознесете и прославите этих мужей ⁴⁸.

Итак, мы сказали о многих прекрасных и славных
делах покоящихся здесь мужей и о других погибших

ь защитниках нашего города; но есть еще больше пре-
красных дел, о которых мы не сказали: ведь поистине
многих дней и ночей не хватило бы тому, кто пожелал
бы все это перечислить. Нам следует, помня об этих
людях, передавать всем их потомкам наказ — не поки-
дать строя своих предков, как на войне, и не отступать
под влиянием малодушия. Я и сам хочу наказать вам,
сыновья доблестных мужей,— и сейчас, и когда бы ни
встретил вас в будущем — и буду напоминать вам и

с увещевать вас стремиться ко всевозможному совершен-
ству. В настоящий момент правильным будет сказать
вам то, что отцы наши поручили объявить тем, кого они
оставляли; завещали они нам это перед лицом опаснос-
ти на случай, если им не повезет. Я произнесу сейчас
слова, слышанные мною из их собственных уст, кои они
с радостью сказали бы вам сами, если были бы в состоя-
нии; так, по крайней мере, заключаю я на основе того,
что они тогда говорили. Надо представить себе, будто
это их собственная речь; говорили же они так ⁴⁹:

d    «Дети, свидетельством того, что вы родились от до-
стойных отцов, является нынешнее событие. Мы могли
жить бесславно, но предпочли этому славную смерть,
дабы не ввергнуть вас и ваше потомство в позор, а ва-
шим отцам и всему предыдущему поколению нашего
рода не принести бесчестье: мы считали, что тем, кто
приносит бесчестье своим сородичам, не стоит и жить
и что подобное деяние не мило никому из богов и лю-
дей — ни тем, кто ходит еще по земле, ни тем, кто схо-
ронен уже под землею. Вам надлежит, памятуя наши
слова, выполнять доблестно все, что бы вы ни делали,

порочны любые приобретения и дела. Ведь ни богатство
не красит того, кто приобрел его трусливым путем
(такой человек скорее обогащает другого, чем себя), ни
телесная красота и сила, если они присущи трусливому
и порочному человеку, не являют собой подобающего

ему украшения. Наоборот, при этом бросается в глаза не-
соответствие, кое еще больше подчеркивает и выявляет
трусость, а любое умение в отрыве от справедливости и
других добродетелей оказывается хитростью, но не 247
мудростью . Поэтому всю свою жизнь, и в начале ее, и
в конце, всячески стремитесь к тому, чтобы принести
как нам, так и нашим предкам по возможности больше
доброй славы; если же нет, знайте, коли мы превзойдем
вас в доблести, это принесет нам бесчестье; но если мы
уступим вам, то испытаем блаженство. А ваша победа
и наше поражение вернее всего в том случае, если вы
сумеете не умалить и не уничтожить славу ваших пред- b
ков: вы должны понимать, что для уважающего себя
человека нет ничего постыднее, чем пользоваться по-
честями не за свои заслуги, но за заслуги своих отцов.
Почести, заслуженные родителями,— прекрасное и
величественное сокровище их детей; расточить же
сокровище (и деньги, и честь) и не передать его потом-
кам — позорно и немужественно; это — свидетельство
недостатка собственного достояния и славы. Так вот,
если вы позаботитесь обо всем этом, вы, как друзья,
примкнете к нам, вашим друзьям, когда положенный с
вам удел приведет вас сюда; если же вы пренебрежете
нашим наказом и покроете себя позором, никто не при-
мет вас благосклонно. Таково наше слово к нашим
сыновьям.

Что касается наших отцов — у кого они еще есть —
и наших матерей, то надо постоянно их убеждать как
можно легче перенести несчастье, если оно надвинется,
и не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добав- d
лять к их печали (она и так будет у них достаточно
велика из-за выпавшей на их долю судьбы), а, наоборот,
следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что боги
благосклонно вняли их мольбе и даровали самое вели-
кое ее исполнение. Ведь молили они богов не о том,
чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они
были доблестными и славными, и они обрели эти бла-
га — величайшие из всех. (А чтобы у смертного мужа
все в его жизни получалось согласно его желанию —
это нелегкая вещь.) Мужественно перенося свое не-
счастье, родители покажут себя истинными отцами
своих мужественных сыновей, достойными их славы; е
если же они поддадутся горю, то возбудят подозрение
в том, что либо они не наши отцы, либо наши хвалители
были лжецами. Им следует избежать и того и другого
и на деле стать нашими самыми большими хвалителя-
ми, ясно показав, что они истинные наши родители —
сами мужи и отцы мужей.

Древняя пословица «ничего сверх меры»⁵¹ представ-
ляется прекрасной, ведь это в самом деле очень хорошо
сказано. Муж, у которого всё приносящее счастье зави-
сит полностью или почти полностью от него самого и
который не перекладывает это на плечи других, удача
248 или неудача коих делает неустойчивой и есо собствен-
ную судьбу, тем самым уготавливает себе наилучший
удел и оказывается мудрым, разумным и мужествен-
ным. Когда на его долю выпадают имущество или дети
или когда он то и другое теряет, эта пословица в высшей
степени обретает для него вес: он не радуется чрезмер-
но и не печалится слишком, ибо полагается на себя
самого. Именно такими мы хотим видеть наших соро-

b дичей и утверждаем, что таковы они и на самом деле.
Сами себя мы теперь тоже явили такими — не возму-
щающимися и не страшащимися чрезмерно, если ныне
нам предстоит умереть. И мы умоляем наших отцов и
матерей прожить остальную часть своей жизни в том
же расположении духа, в уверенности, что ни слезами,
ни скорбью о нас они не доставят нам ни малейшей
радости, но, наоборот, если только есть у умерших
какое-то чувство живых, они станут нам в этом случае
весьма неприятны, сами же себе нанесут вред тем, что

с тяжко будут переносить свою недолю; но если они лег-
ко и умеренно к ней отнесутся, они нас весьма обраду-
ют. Ведь жизнь наша получила прекраснейшее, как
считается среди людей, завершение, так что следует ее
прославлять, а не оплакивать.

Если же они обратят свои мысли на заботу о наших
женах и детях и их пропитании, то скорее забудут свое
несчастье и будут жить лучше, правильнее и милее для
нас.

d   Для наших сородичей будет достаточно того, что мы
им сейчас возвестили; город же наш мы просим позабо-
титься о наших отцах и сыновьях: пусть сыновья наши
получат надлежащее воспитание, отцы же — содержа-
ние, подобающее им в старости. Впрочем, мы уверены,
что и без нашей просьбы вы проявите достаточную за-
боту».

Вот что, сыновья и отцы погибших, поручили они

е нам для вас возвестить, и я выполняю это со всевозмож-
ным тщанием. В свою очередь я за них прошу: одних
брать пример с павших, других же — быть стойкими и
уверенными в себе, ибо мы берем на себя и личную и
общественную заботу о вашей старости, где бы мы ни
встретились с кем бы то ни было из отцов погибших.
Что же до города, то вы сами знаете, как он о вас печет-
ся: он издал законы, касающиеся заботы о детях и ро-
дителях тех, кто погиб на войне; эти граждане поль-
зуются особенным покровительством наших законов,
согласно которым охрана их поручена высшему долж-
ностному лицу, коему надлежит следить за тем, чтобы 249
отцы и матери погибших не претерпели обиды ⁵²; город
следит за совместным воспитанием сыновей погибших,
заботясь о том, чтобы сиротство было для них по воз-
можности незаметным; он берет на себя роль отца, пока
они еще дети, когда же они достигнут возмужалости ,
отправляет их, снабдив полным вооружением, домой;

он указывает им на образ жизни их отцов и напоминает
о нем, снабжая их орудиями отцовской доблести; вместе b
с тем это служит добрым предзнаменованием, когда
они отправляются к отцовскому очагу отлично воору-
женными, дабы во всеоружии осуществлять там свое
управление. Город никогда не забывает оказывать по-
чести тем, кто пал, и ежегодно совершает в обществен-
ном порядке обряды, какие положено совершать в честь
каждого из них частным образом; кроме того, он учреж-
дает гимнастические и конные, а также и всевозможные
мусические состязания, полностью заменяя павшим с
сыновей и наследников, сыновьям — отцов, а родите-
лям — опекунов: все они в течение всей своей жизни
пользуются неизменной заботой. Вдумываясь в это,
вы должны с большей кротостью переносить ваше
несчастье; таким образом, вы будете более угодны как
погибшим, так и живым и облегчите себе заботу о дру-
гих, а им — заботу о вас. Теперь же и вы, и все ос-
тальные, оплакав, согласно обычаю, павших, ступай-
те».

Вот тебе, Менексен, речь Аспазии, уроженки Ми- d
Лета.

Менексен. Клянусь Зевсом, Сократ, если верить
тебе, счастлива Аспазия: будучи женщиной, она способ-
на составлять подобные речи!

Сократ. Но если ты мне не веришь, пойдем со
мною, и ты услышишь ее самое.

Менексен. Сократ, я часто встречал Аспазию и
знаю, какова она.

Сократ. Что же? Разве ты не восхищаешься ею и
не благодарен ей за эту речь?

Менексен. Напротив, Сократ, весьма благодарен
за эту речь ей или же тому — кем бы он ни был,— кто
пересказал ее речь тебе ⁵⁴. А вдобавок я испытываю ве-
ликую благодарность к тому, кто ее сейчас произнес,

Сократ. Отлично. Только не выдавай меня, тогда
я и впредь буду сообщать тебе многие ее прекрасные
политические речи.

Менексен. Будь уверен, не выдам. Лишь бы ты
мне их сообщал.

Сократ. Пусть будет так.