"РАННИЕ ДИАЛОГИ ПЛАТОНА
И СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНОВСКОЙ ШКОЛЫ."
(изд."Мысль". Философское Наследие. Том 98.)    

                                       АЛКИВИАД  I.
                                              (окончание)

Сократ. Прежде всего, как ты думаешь: проявишь ты большую заботу о себе, если будешь их страшиться и считать для себя опасными или если будешь придерживаться противоположного мнения?

Алкивиад. Ясно, если буду считать их опасными.

Сократ. Полагаешь ли ты, что понесешь какой-то урон, если позаботишься о себе?

Алкивиад. Отнюдь. Наоборот, я извлеку из этого великую пользу.

Сократ. Значит, высказанное тобой прежде мнение имеет уже одну весьма вредную для тебя сторону.

Алкивиад. Ты прав.

Сократ. Второе — это его ложность: рассмотри это на основе вероятного предположения.

Алкивиад. Каким образом?

Сократ. Вероятнее ли рождение более достойных е натур в благородных родах или нет?

Алкивиад. Разумеется, для благородных родов это более вероятно.

Сократ. Значит, благороднорожденные, если к тому же они и достойно воспитаны, будут обладать совершенной добродетелью?

Алкивиад. Это неизбежно.

Сократ. Посмотрим же прежде всего, сопоставив наши и их достоинства, из худших ли родов происходят цари лакедемонян и персов: или мы не знаем, что первые ведут свой род от Геракла, вторые же — от Ахемена ³² и что оба этих рода восходят к Персею, сыну Зевса?

  Алкивиад. Но мой род, Сократ, восходит к Еврисаку, а род Еврисака — к Зевсу ³.

Сократ. Да и мой род, благородный Алкивиад,
восходит к Дедалу, Дедал же происходит от Гефеста,
сына Зевса . Однако все их потомство — цари, проис--
ходящие от царей, вплоть до Зевса — и правители Ар-
госа и Лакедемона, и цари Персиды, правившие во все
времена, а часто, как в наше время, и правители всей
остальной Азии; мы же, напротив, частные лица, равно
b как и наши отцы. И если бы ты вздумал указать на сво-
их предков Артаксерксу, сыну Ксеркса, и сказать ему,
что Саламин был родиной Еврисака, а Эгина —- родиной
еще более древнего твоего предка, Эака ³⁵, тогда бы ты
услышал в ответ громовой хохот! Смотри, как бы наше-
му роду не оказаться ниже тех по величию наших му-
жей, а также по их воспитанию. Разве ты не знаешь,
сколь велико могущество лакедемонских царей и что
жены в их государстве охраняются эфорами , дабы по
с возможности предотвратить тайное рождение царя не
от потомков Геракла? А персидский царь обладает та-
ким превосходством, что никто не смеет и подозревать,
будто его сын родился не от него, и посему для охраны
царской жены достаточно одного только страха. Когда
рождается старший сын, коему будет принадлежать
власть, тотчас все подданные устрояют праздяество, а в
последующие времена в этот же день вся Азия совер-
шает жертвоприношения и празднует рождение царя.
Когда же, Алкивиад, появляемся на свет мы, то, по вы-
ражению комического поэта, едва ли и соседи наши это
d замечают³⁷. Затем царский сын воспитывается не
никудышной женщиной, но избранными евнухами изприближенных царя. При этом им поручаете» всевозможная забота о новорожденном, в том числе и умелое формирование мальчишеских членов и фигуры: благодаря этой своей задаче они находятся в особой чести. Когда же наследникам исполняется семь лет, они обучаются верховой езде и к ним приставляют для этого учителей; кроме того, они начинают ходить на охоту.После того как им стукнет четырнадцать, мальчиков отдают в руки тех, что именуются у них царскими наставниками; это — четверо избранных достойнейших
людей среди персов, достигших преклонного возраста:наимудрейший, наисправедливейший, наирассудительнейший и наихрабрейший³⁸. Один из них преподает магию Зороастра, сына Ормузда ³⁹: суть ее в почитании богов. Кроме того, он преподает царскую науку. Самый справедливый учит правдивости в течение всейжизни. Самый рассудительный — не подчиняться никаким наслаждениям, дабы выработать у себя привычку быть свободным человеком и истинным царем, в первую очередь властвуя над своими собственными порывами, а не рабски им повинуясь; тот же, что мужественнее всех, делает юношу храбрым, не знающим страха, ибо если он боится — он раб. А тебе, Алкивиад, Перикл дал в учители слугу, совсем непригодного к этому делу по старости,— фракийца Зопира ⁴⁰. Я бы еще подробнее рассказал тебе о воспитании и обучении твоих противников, но это будет чересчур долго; однако и сказанного довольно для того, чтобы стало ясно все остальное. Никого, можно сказать, не заботит, мой Алкивиад, ни твое происхождение, воспитание или образование, ни какого-либо другого афинянина. Это интересует разве лишь кого-нибудь из твоих поклонников. Если же ты бросишь
взгляд на богатство и пышность персов, их влачащиеся
по земле одеяния и благовонные мази, на толпы следую- с
щи χ за ними слуг и прочую роскошь, тебе станет стыдно
от сознания собственной отсталости. А если вдобавок об-
ратишь внимание на рассудительность и скромность,
ловкость и подвижность, а также на величавость, дисци-
плинированность, мужественность, воздержность, тру-
долюбие, честолюбие и стремление побеждать у лаке-
демонян, ты сочтешь самого себя ребенком во всем том,
что я перечислил. Если же ты придаешь значение бо-
гатству и думаешь, что уж здесь-то ты что-то собой d
представляешь, пусть и об этом будет сказано — каково
тут твое положение. Если ты обратишь внимание, как
богаты лакедемоняне, ты поймешь, насколько мы их
беднее. Никто не может соперничать с ними — облада-
телями своей земли и земли в Мессении — по обшир-
ности и добротности этих земель, по количеству рабов,
е в том числе и илотов ^4t, a также лошадей и другого скота,
пасущегося в Мессении. Но если даже оставить все это
в стороне, у всех эллинов нет столько золота и серебра,
сколько у одного только Лакедемона: ведь уже в тече-
нии многих поколений золото течет туда из всех эллин-
ских государств, а часто и от варваров, обратно же ни-
123 куда не уходит: в точности по Эзоповой басне, если
вспомнить слова лисицы, обращенные ко льву, вполне
можно заметить следы монет в направлении к Лакеде-
мону, но никто никогда не видел подобных следов, веду-
щих оттуда ⁴². Так что надо хорошенько понять, что ла-
кедемоняне богаче всех эллинов и золотом и серебром,
а среди них самих самый богатый — царь, ибо из всех
этих поборов самые большие и частые достаются царям,
да, кроме того, немала по размеру и царская подать,
уплачиваемая им лакедемонянами. Но доля лакеде-
ь монян, огромная в сравнении с богатством остальных
эллинов, ничто по сравнению с богатством персов и их
царей. Я слышал рассказ заслуживающего веры чело-
века — из тех, что совершили путешествие к царскому
двору; по его словам, он проехал в течение дня обшир-
нейшую и богатую землю, которую местные жители
именовали «поясом царской жены»; была там и другая
земля, именовавшаяся ее «покрывалом» ⁴³; кроме того,
с он видел еще прекрасные и плодоносные земли, пред-
назначенные для украшения царицы, и каждое из мест
носило имя какой-либо части ее убора. Так что, думаю
я, если бы кто сказал матери царя Аместриде, жене
Ксеркса, что сын Диномахи, чей убор стоит самое
большее пятьдесят мин, задумал поднять оружие
против ее сына, притом что собственные его угодья
в Эрхии равняются менее чем тремстам плетрам ⁴⁴, она
изумилась бы, на что надеется этот Алкивиад, думая
d затеять борьбу с Артаксерксом. И полагаю, она отве-
тила бы себе, что единственной надеждой этого мужа
в его предприятии могут быть лишь прилежание и муд-
рость: ведь только они — настоящие достоинства эл-
линов. Но если она узнает, что этот Алкивиад прини-
мается за дело, не будучи еще полных двадцати лет от
роду, и что он совершенно необразован, да вдобавок,
несмотря на уверения его поклонника в том, что в по
добную борьбу с царем ему следует вступать не раньше, е
чем он обучится, проявит прилежание и поупражня-
ется, не желает к этому прислушиваться, но твердит,
что ему довольно и того, что у него есть, я полагаю, она
изумится и скажет: «Так на что же надеется этот юнец?»
И если мы ответим ей, что он полагается на свою красо-
ту и статность, на родовитость, богатство и природные
свойства своей души, она несомненно сочтет, мой Ал-
кивиад, что мы не в своем уме, если сравнит все это с по-
добными же качествами у персов. Думаю также, что и
Лампидо, дочь Леотихида, жена Архидама и мать Аги- 124
ça⁴⁵— a все они были царями,—была бы удивлена,
сравнивая твои данные с преимуществами своих соро-
дичей, и задавалась бы вопросом, каким образом рас-
считываешь ты, будучи столь скверно воспитан, бороть-
ся с ее сыном. А не позор ли это, если жены наших вра-
гов лучше нас самих судят о том, какими мы должны
быть, чтобы с ними сражаться?

Послушай же, милый, меня и того, что начертано
в Дельфах: познай самого себя ⁴⁶ и пойми, что противни-
ки твои таковы, как я говорю, а не такие, какими ты их
себе мыслишь. Мы ничего не можем им противопоста-
вить, кроме искусства и прилежания. Если ты этим пре-
небрежешь, то потеряешь возможность прославить свое
имя среди эллинов и варваров,— а ты, кажется мне,
жаждешь этого более, чем кто-либо другой чего-то
иного.

Алкивиад. Но в чем, мой Сократ, должно заклю-
чаться мое стремление к прилежанию? Можешь ты мне
это объяснить? Ведь ты, как никто, похож на человека,
говорящего правду.

Сократ. Да, могу. Но мы должны вместе искать
путь к наивысшему совершенству. Ведь мои слова о не- с
обходимости учения относятся столько же ко мне, сколь
и к тебе: разница между нами состоит лишь в одном.

Алкивиад. В чем же?

Сократ. Мой опекун лучше и мудрее, чем твой Перикл.

Алкивиад. А кто же он такой, Сократ?

Сократ. Бог, мой Алкивиад, запрещавший мне до сего дня с тобой разговаривать⁴⁷. Доверяя ему, я
утверждаю, что почет придет к тебе ни с чье-й иной помощью, но лишь с моей.

Алкивиад. Ты шутишь, Сократ,              

Сократ. Быть может. Однако я говорю правду,что мы нуждаемся в прилежании: оно необхо-
димо всем людям, нам же обоим — особенно.

Алкивиад. В том, что касается меня, ты не ошибаешься.

С о к ρ а т. Я не ошибаюсь и в том, что касается меня.
Алкивиад. Так что же мы станем делать?
Сократ. Нам не следует ни отрекаться, ни колебаться, мой друг.

Алкивиад. В самом деле, Сократ, не следует.
Сократ. Решено. Значит, надо подумать вместе. Скажи мне: мы ведь говорим, что хотим стать как можно лучше. Не так ли?
Алкивиад. Да.

Сократ. К какой добродетели мы стремимся?
Алкивиад. Ясно, что к добродетели достойных людей.

Сократ. Достойных в чем?

Алкивиад. Ясно, что в умении вершить дела.
Сократ. Какие дела? Имеющие отношение 'к верховой езде?

Алкивиад. Конечно, нет.

Сократ. Ибо в этом случае мы обратились бы к мастерам верховой езды?
Алкивиад.Да.

Сократ. Может быть, ты имеешь в виду корабельное искусство?

Алкивиад. Нет.

Сократ. Ведь тогда нам нужно было бы обратиться к морякам?

Алкивиад. Да.

Сократ. Но о каких делах идет речь? Кто эти дела вершит?

Алкивиад. Лучшие ⁴⁸ люди Афин.

   С о к ρ а т. А лучшими ты называешь разумных или же безрассудных?

Алкивиад. Разумных.

Сократ. Значит, в чем каждый разумен, в том он и добродетелен?
Алкивиад. Да.

Сократ. Неразумный же человек порочен?
Алкивиад. Как же иначе?

Сократ. Следовательно, сапожник разумен в деле
изготовления обуви?

Алкивиад. Несомненно.
Сократ. Значит, и добродетелен в этом?

Алкивиад. Да.

Сократ. Ну а в деле изготовления плащей разве
не будет он неразумным?

Алкивиад. Будет.

Сократ. И, значит, порочным в этом?          

Алкивиад. Да.

Сократ. Согласно этому рассуждению, один и тот
же человек оказывается и добродетельным и порочным?

Алкивиад. По-видимому.

Сократ. Значит, ты утверждаешь, что добродетельные люди одновременно также порочны?

Алкивиад. Нет, конечно.

Сократ. Но кого же ты именуешь добродетельными?

Алкивиад. Тех, кто способен повелевать в государстве.

Сократ. Повелевать... не лошадьми же?

Алкивиад. Разумеется, нет.

Сократ. Значит, людьми?

Алкивиад. Да.

Сократ. Какими людьми — больными?

Алкивиад. Нет.

Сократ. Может быть, теми, кто находится в плавании?

Алкивиад. Да нет же!

Сократ. Или снимающими урожай?

Алкивиад. Нет.

Сократ. Все же теми, кто ничего не делает или сделает что-то?

Алкивиад. Я говорю о тех, кто имеет занятия.

Сократ. Какие же именно? Попробуй мне объяснить.

Алкивиад. Речь идет о людях, общающихся друг с другом и вступающих между собою в деловые отношения, как это происходит в нашей государственной жизни.

Сократ. Значит, ты говоришь о тех, что повелевают людьми и используют их в своих интересах?

Алкивиад. Да.

Сократ. Ты имеешь в виду старших над гребцами, повелевающих ими?

Алкивиад. Конечно, нет.

Сократ. Ведь это была бы добродетель кормчего?

Алкивиад. Да.

Сократ. Может быть, ты говоришь о людях, повелевающих флейтистами, руководящих пением хора и использующих хоревтов?

Алкивиад. Нет, конечно, нет.

Сократ. Ибо это была бы добродетель постановщика хора?

Алкивиад. Несомненно.

Сократ. Но в каком же смысле говоришь ты, что люди могут повелевать другими людьми, которых они используют в своих интересах?

Алкивиад. Я имею в виду, что именно тем, кто принимают участие в государственных делах и сталкиваются на этом поприще с другими людьми, и надлежит повелевать в государстве.

Сократ. В чем же суть этого искусства? Как если бы, например, я тебя снова спросил: какое искусство учит повелевать теми, кто участвуют в морских путешествиях?

Алкивиад. Искусство кормчего.
  Сократ. А какая наука — мы об этом сейчас говорили — учит повелевать участниками хора?

Алкивиад. Та, о которой ты недавно сказал: наука постановщика хора ⁴⁹.

Сократ. Ну а как ты назовешь науку тех, кто занимается государственными делами?

Алкивиад. Я бы назвал ее наукой о здравомыслии.

Сократ Как? Разве наука кормчих кажется тебе бессмыслицей?

Алкивиад. Нет, конечно.

Сократ. Значит, наоборот, она полна смысла?
   Алкивиад. Мне кажется, да, особенно когда речь идет о безопасности плывущих.

Сократ. Прекрасно. Далее: то здравомыслие, о котором ты говоришь, на что оно направлено?

Алкивиад. На то, чтобы наилучшим образом
управлять государством и обеспечивать его безопасность.

Сократ. А присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает государству наилучшее управление и сохранность? Если бы, например, ты у меня спросил:«Присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает лучшее управление нашим телом и его сохранность?»—я бы ответил тебе: «Присутствие здоровья и отсутствие болезни». Ты с этим согласен?
   Алкивиад. Да.

Сократ. А если бы ты опять-таки у меня спросил:«Присутствие каких вещей делает наши глаза лучшими?» — я ответил бы: «Присутствие зрения и отсутствие слепоты». Уши улучшает отсутствие глухоты, а благодаря присутствию слуха они становятся лучше и уход за ними облегчается.

Алкивиад. Это правильно.

С о к ρ а т. А что скажем мы о государстве? Благодаря присутствию и отсутствию каких вещей становится оно лучше и легче поддается управлению и заботе?

Алкивиад. Мне кажется, мой Сократ, что этому способствуют дружелюбные взаимоотношения и отсутствие ненависти и мятежей.

Сократ. Итак, дружелюбием ты называешь единодушие или раздор?

Алкивиад. Единодушие.

Сократ. А благодаря какому искусству государства приходят к согласию относительно числа?

Алкивиад. Благодаря искусству арифметики.

Сократ. Ну а частные лица? Разве не благодаря тому же искусству?

Алкивиад. Да, так.

Сократ. И каждый с самим собой согласен относительно числа благодаря этому же искусству?

Алкивиад. Да.

Сократ. Ну а благодаря какому искусству каждый согласен с самим собой относительно пяди и локтя — какая из этих мер больше? Разве не благодаря измерительному?

Алкивиад. Как же иначе?

Сократ. И благодаря ему же согласны между собою частные лица и государства?

Алкивиад. Да.

Сократ. Ну а относительно веса разве дело обстоит не таким же образом?

Алкивиад. Конечно, таким.

Сократ. А то единодушие, о котором ты говоришь,— в чем его суть и к чему оно относится, а также
какое искусство его обеспечивает? Причем одинаково ли обеспечивает оно согласие не только государству, но и частным лицам — как с самими собой, так и с другими частными лицами?

Алкивиад. Похоже, что одинаково.

Сократ. Но что же это за искусство? Не надо колебаться в ответе, смело скажи.

Алкивиад. Я имею в виду то дружелюбие и единодушие, с какими отец и мать относятся к любимому сыну, брат — к брату и жена — к мужу.

Сократ. Ты полагаешь, Алкивиад, что муж может быть единодушен с женой относительно шерстопрядения, хотя он не разбирается в этом деле, а она разбирается?

Алкивиад. Конечно, нет.

     Сократ. Да в этом и нет нужды: ведь наука эта —женская.

Алкивиад. Да.

   Сократ. Ну а может ли жена быть единодушной с мужем относительно искусства владеть тяжелым вооружением? ⁵⁰ Ведь она этому не обучалась.
Алкивиад. Конечно, не может.

Сократ. Наверное, ты скажешь, что это — мужское занятие.

Алкивиад. Разумеется, я так скажу.
Сократ. Следовательно, по твоему слову, существуют науки мужские и женские.
Алкивиад. Именно так.

Сократ. Значит, в этих вещах не бывает единодушия между женами и мужьями.
Алкивиад. Не бывает.

Сократ. А следовательно, не бывает и дружбы,если дружба — это единодушие.
Алкивиад. Видимо, нет.

Сократ. Значит, жены, поскольку они заняты женскими делами, не пользуются любовью своих мужей.
   Алкивиад. Очевидно, нет.

Сократ. И мужья, в подобном же случае, не пользуются любовью жен.

Алкивиад. Да, не пользуются.
Сократ. Таким образом получается, что государства не благоденствуют, если каждый из граждан занимается собственным делом?

Алкивиад. Да, Сократ, получается так.
Сократ. Однако как можешь ты это допустить, если мы согласились, что наличие дружбы — причина благоденствия государств, отсутствие же ее ведет к обратному?

Алкивиад. Но мне кажется, что дружелюбие возникает в государствах и благодаря тому, что каждый занимается своим делом.

;   Сократ. Однако только что ты говорил иначе. А теперь каково твое мнение? Дружелюбие возникает и там,где нет единодушия? Но может ли существовать единодушие в тех вещах, которые одним ведомы, другим же —нет?

Алкивиад. Это невозможно.

Сократ. Правильно ли поступают или неправильно те, кто занимаются каждый своими делами?

Алкивиад. Правильно. Как же иначе?

С о к ρ а т. А если граждане в государстве поступают правильно, разве между ними не возникает дружба?

Алкивиад. Мне кажется, непременно возникает,Сократ.

Сократ. Так чем же, в конце концов, является эта d
дружба, или единодушие, относительно которого мы
должны проявлять мудрость и здравый смысл, если хо-
тим быть достойными людьми? Я никак не могу взять
в толк ни в чем его суть, ни среди каких людей оно встре-
чается: то мне кажется, если верить твоим словам, что
оно присуще одинаковым людям, то — нет.

Алкивиад. Но клянусь богами, Сократ, я и сам
не знаю, что говорю; видно, я давно уже не замечаю,
насколько постыдно мое положение.

Сократ. Ну, выше голову! Если бы ты заметил это
свое состояние в пятьдесят лет, тебе трудно было бы е
поправить дело прилежанием. А сейчас ты как раз в том
возрасте, когда необходимо чувствовать такие вещи.

Алкивиад. А тому, Сократ, кто это почувствует,
что следует делать?

Сократ. Отвечать тому, кто задает тебе вопросы,
Алкивиад. И если ты так поступишь, то коль пожелает
бог и если меня не обманывает предчувствие (а я дол-
жен на него полагаться), тебе и мне станет лучше.

Алкивиад. Если дело лишь за моими ответами,
пусть будет так.

Сократ. Скажи же, что это означает — прилежно
заботиться о себе? Разве не бывает часто, что мы о себе
не заботимся, хоть и думаем, что делаем это? В каких 12
случаях человек это делает? И когда он проявляет за-
боту о своих вещах, заботится ли он тем самым и о себе?

Алкивиад. Мне кажется, да.

Сократ. Что же, выражается это в заботе человека
о своих ногах или же о том, что им принадлежит?

Алкивиад. Я не понимаю тебя.

Сократ. Что ты называешь принадлежностью ру-
ки? Например, кольцо является принадлежностью паль-
ца или какой-либо иной части человека?

Алкивиад. Конечно, пальца.

Сократ. И то же самое можно сказать о башмаке
в отношении ноги?
Алкивиад. Да.

(Сократ. Равно как и о плащах и накидках в отно-
шении остальной части тела?
ь    Алкивиад. Да.)

Сократ. Но когда мы заботимся о башмаках, мы
тем самым заботимся и о ногах?

Алкивиад. Я не очень-то возьму в толк, Сократ.
Сократ. Как так, Алкивиад? Ты понимаешь, что
значит правильно заботиться о чем бы то ни было?
Алкивиад. Да, разумеется.

Сократ. Но ведь ты называешь правильной забо-
той, когда кто-то что-либо улучшает?
Алкивиад. Да.

Сократ. Так какое же искусство делает лучшими
башмаки?

Алкивиад. Сапожное.

Сократ. Значит, мы заботимся о башмаках с по-
мощью сапожного искусства?
с   Алкивиад. Да.

Сократ. И о ногах мы заботимся с его помощью?
Или же с помощью того искусства, что улучшает ноги?
Алкивиад. Да, с помощью этого последнего.
Сократ. Но ведь то же самое искусство делает луч-
шим и все остальное тело?

Алкивиад. Мне кажется, да.

Сократ. Разве это делает не искусство гимнастики?
Алкивиад. Именно оно.

Сократ. Значит, с помощью гимнастики мы за-
ботимся о ногах, с помощью же сапожного искусства
d о том, что ногам принадлежит?
Алкивиад. Безусловно.

Сократ. И с помощью гимнастики мы заботимся
о руках, а с помощью искусства резьбы — о том, что при-
надлежит руке?
Алкивиад. Да.

Сократ. Далее, с помощью гимнастики мы забо-
тимся о нашем теле, а с помощью ткачества и других
искусств — о том, что ему принадлежит?
Алкивиад. Несомненно.

Сократ. Итак, одно искусство помогает нам забо-
титься о каждом из нас, другое же — о том, что каждому
принадлежит?

Алкивиад. Очевидно.

Сократ. Значит, забота о своих принадлежностях
еще не будет заботой о самом себе?

Алкивиад. Ни в коей мере.

Сократ. Следовательно, это разные искусства — то,
с помощью которого мы заботимся о себе, и то, с помо-
щью которого заботимся о своих принадлежностях.

Алкивиад. Ясно, что разные.

Сократ. Скажи же, что это за искусство, которое
помогает нам заботиться о себе?

Алкивиад. Не знаю...

Сократ. Но ведь мы согласились хотя бы, что ис- е
кусство это улучшает не то, что принадлежит нам,— чем
бы это ни было — а нас самих?

Алкивиад. Ты молвишь правду.

Сократ. С другой стороны, знали бы мы, какое
искусство улучшает башмаки, если бы не знали, что
представляют собою эти последние?

Алкивиад. Это было бы невозможно.

Сократ. Точно так же мы не знали бы, какое искус-
ство улучшает кольца, если бы не знали, что такое
кольцо.

Алкивиад. Это верно.

Сократ. Что же? Можем ли мы знать, какое искус-
ство нас улучшает, если не знаем, что мы такое?

Алкивиад. Нет, не можем.                    

Сократ. Легко ли познать самого себя (ведь не
первый же встречный начертал это на Пифийском хра-
ме! ⁵¹)? Или, наоборот, это трудно и доступно не вся-
кому?

Алкивиад. Часто мне казалось, Сократ, что это
доступно всем, а часто, наоборот, представлялось весьма
трудным делом.

Сок ρ а т. Но, Алкивиад, легко ли это или нет, с нами
происходит следующее: познав самих себя, мы одновре-
менно познаем заботу, в которой нуждаемся, а без такого
познания мы никогда этого не поймем.

Алкивиад. Истинно так.

Сократ. Послушай же: каким образом могли ь
бы мы отыскать самое «само»? ⁵² Ведь так мы, быть мо-
жет, узнали бы, что мы собой представляем, не зная же
первого, мы не можем знать и себя.

Алкивиад. Ты прав.

Сократ. Будь же внимателен, ради Зевса! С кем
ты сейчас беседуешь? Не со мной ли?

Алкивиад. С тобой.

Сократ. Значит, и я веду беседу с тобой?
Алкивиад. Да.

Сократ. Следовательно, ведущий беседу — это
Сократ?

Алкивиад. Несомненно.
Сократ. А слушает Сократа Алкивиад?
Алкивиад. Да.

Сократ. Не с помощью ли речи ведет беседу Со-
крат?
с    Алкивиад. Само собой разумеется.

Сократ. А беседовать и пользоваться словом, по
твоему мнению, это одно и то же?
Алкивиад. Несомненно.

Сократ. Ну а пользующийся чем-то и то, чем он
пользуется, разве не разные вещи?
Алкивиад. Как ты говоришь?!
Сократ. К примеру, сапожник работает резаком,
ножом и другими инструментами.
Алкивиад. Да.

Сократ. Значит, тот, кто работает и пользуется
резаком, и то, чем работающий пользуется,— это разные
вещи?

Алкивиад. Как же иначе?

Сократ. Тогда, следовательно, инструмент, на ко-
тором играет кифарист, и сам кифарист — это тоже раз-
ные вещи?

Алкивиад. Да.

d    Сократ. Вот об этом я только что и спрашивал —
всегда ли представляются отличными друг от друга
тот, кто пользуется чем-либо, и то, чем он пользу-
ется?

Алкивиад. Всегда.

Сократ. Что же мы скажем о сапожнике: работает
он только инструментами или также и руками?
Алкивиад. Также и руками.
Сократ. Значит, и ими он пользуется?
Алкивиад. Да.

Сократ. Но когда он сапожничает, он ведь поль-
зуется и глазами?
Алкивиад. Да.

Сократ. Следовательно, сапожник и кифарист —
е это не то, что руки и глаза, с помощью которых они ра-
ботают?

Алкивиад. Это очевидно.

Сократ. Но ведь человек пользуется и всем своим
телом?

Алкивиад. Несомненно.

Сократ. А ведь мы говорили, что пользующееся
чем-то и то, чем оно пользуется, это разные вещи?

Алкивиад. Да.

Сократ. Значит, человек — это нечто отличное
от своего собственного тела?

Алкивиад. Похоже, что да.

Сократ. Что же это такое — человек.

Алкивиад. Не умею сказать.

Сократ. Но, во всяком случае, ты уже знаешь:

человек — это то, что пользуется своим телом.

Алкивиад. Да.

С о к ρ а т. А что иное пользуется телом, как не душа?

Алкивиад. Да, это так.

Сократ. Значит, она им управляет?

Алкивиад. Да.

Сократ. Полагаю, что никто не думает иначе вот
о чем...

Алкивиад. О чем же?

Сократ. Человек — не является ли он одной из
трех вещей?

Алкивиад. Какие же это вещи?

Сократ. Душа, тело и целое, состоящее из того
и другого.

Алкивиад. Это само собой разумеется.

Сократ. Но ведь мы признали человеком то самое,
что управляет телом?

Алкивиад. Да.                                  

Сократ. Что же, разве тело управляет само собой?

Алкивиад. Ни в коем случае.

Сократ. Мы ведь сказали, что оно управляемо.

Алкивиад. Да.

Со крат. Вряд ли поэтому оно то, что мы ищем.

Алкивиад. Видимо, да.

Сократ. Но, значит, телом управляют совместно
душа и тело, и это и есть человек?

Алкивиад. Возможно, конечно.

Сократ. На самом же деле менее всего: если одно из двух, составляющих целое, не участвует в управлении, никоим образом не могут управлять оба вместе.

Алкивиад. Это верно.

Сократ. Ну а если ни тело, ни целое, состоящее из с тела и души, не есть человек, остается, думаю я, либосчитать его ничем, либо, если он все же является чем-то, заключить, что человек — это душа.
Алкивиад. Безусловно, так.

Сократ. Нужно ли мне с большей ясностью доказать тебе, что именно душа — это человек? ⁵³

Алкивиад. Нет, клянусь Зевсом, мне кажется, что сказанного достаточно.

Сократ. Даже если доказательство было не вполне
безупречным, однако в меру достаточным, этого нам
довольно. Безупречно осведомлены мы будем тогда,
 когда выясним то, что пока опустили из-за необходимо-
сти подробного рассмотрения.
Алкивиад. А что это такое?

Сократ. Перед этим было сказано, что прежде всего надо рассмотреть самое «само». Теперь же вместо «самого» как такового мы рассмотрели каждую «самость» — что она собой представляет,— и, быть может, этого нам будет довольно: мы ведь отметили, что в нас нет ничего главнее души.

Алкивиад. Разумеется, нет.

Сократ. Значит, правильным будет считать, что,
когда мы общаемся друг с другом и пользуемся при этом
речью, это душа говорит с душою?
е    Алкивиад. Несомненно.

Сократ. В этом и заключалось значение того, что
я сказал несколько раньше: когда Сократ беседует с Ал-
кивиад ом, пользуясь речью, он обращается со своими
речами не к лицу Алкивиада, как можно было бы ду-
мать, но к самому Алкивиаду, то есть к его душе.
Алкивиад. Я с этим согласен.
Сократ. Следовательно, тот, кто велит нам познать
самих себя, приказывает познать свою душу.
    Алкивиад. По-видимому.

Сократ. Значит, тот, кому известно что-либо о ча-
стях своего тела, знает то, что ему принадлежит, но не
самого себя.

Алкивиад. Это так.

Сократ. Следовательно, ни один врач не знает себя
как врача, и ни один учитель гимнастики не знает себя
как такового.

Алкивиад. Видимо, нет.

Сократ. Значит, далеко до того, чтобы земледельцы и другие ремесленники знали самих себя; вдобавок они, по-видимому, не знают и своих собственных свойств, но понимают лишь то, что более отдаленно относитсяк их ремеслу. Они разбираются только в том, что имеет отношение к телу и помогает за ним ухаживать.

Алкивиад. Ты прав.

Сократ. Если же рассудительность заключается
в познании самого себя, то никто из них не разумеет
этого искусства.

Алкивиад. Видимо, нет.

Сократ. Потому-то ремесла эти кажутся благо-
родному человеку пошлыми и недостойными изуче-
ния.

Алкивиад. Да, безусловно.

Сократ. Значит, мы снова пришли к тому, что чело-
век, заботящийся о своем теле, заботится о том, что ему
принадлежит, но не о себе самом?

Алкивиад. По-видимому.

Сократ. Тот же, кто проявляет заботу об имуществе, заботится и не о себе и не о том, что ему принадлежит, но о вещах еще более отдаленных.

Алкивиад. Я с этим согласен.

Сократ. Ведь любитель наживы занимается даже не своими вещами.

Алкивиад. Это верно.

С о к ρ а т. И если бы кто был влюблен в Алкивиадово тело, он любил бы не Алкивиада, но что-то из принадлежащих Алкивиаду вещей.

Алкивиад. Ты говоришь правду.

Сократ. А тот, кто влюблен в твою душу?

Алкивиад. Вывод напрашивается сам собой.

Сократ. Значит, тот, кто любит твое тело, покидает тебя тотчас же, как только тело твое перестает цвести?

Алкивиад. Очевидно.

Сократ. Ну а кто любит твою душу, тот, видно,не покинет ее до тех пор, пока она будет стремиться
к совершенствованию?

Алкивиад. По всей вероятности.

Сократ. Вот я и не ухожу, но остаюсь, хотя тело твое начинает увядать и другие тебя покинули.

Алкивиад. Ты хорошо поступаешь, Сократ, не уходи же.

Сократ. Так позаботься о том, чтобы стать по возможности совершеннее.

Алкивиад. Да, я позабочусь об этом.

Сократ. Значит, вот как обстоит твое дело: не было и нет, как видно, приверженца у Алкивиада, сына Клиния, кроме единственного и любезного ему Сократа ⁵⁴, сына Софрониска и Фенареты.

Алкивиад. Воистину так.

Сократ. Не сказал ли ты, что я, подойдя к тебе,лишь немного тебя упредил, поскольку ты первым хотел подойти и спросить, по какой причине лишь я один тебя не покидаю?

Алкивиад. Да, так оно и было.

Сократ. Итак, причина заключается в том, что
я был единственным твоим поклонником, все же осталь-
ные поклонялись не тебе, а тому, что тебе принадлежит.
Но красота твоя увядает, ты же, напротив, начинаешь
цвести. И теперь, если только ты не дашь развратить
себя афинскому народу и не станешь уродлив, я тебя
не оставлю. А я очень опасаюсь того, чтобы ты, став при-
верженцем народа, не развратился: ведь это приключи-
лось уже со многими достойными афинянами. «Народ
отважного Эрехфея» ⁵⁵ на вид очень хорош, но надо сор-
вать личину, чтобы он предстал в своем истинном свете;

прими же предосторожность, какую я тебе посоветовал.

Алкивиад. Какую именно?

Сократ. Прежде всего упражняйся, мой милый,
учись тому, что следует знать, чтобы взяться за госу-
дарственные дела. А до этого не берись, чтобы не ли-
шиться противоядия и не попасть в опасное положение.

Алкивиад. Мне кажется, ты прав, Сократ. Но по-
пытайся объяснить мне, каким именно образом следует
нам о себе заботиться.

Сократ. Быть может, мы уже сделали к этому пер-
вый шаг: мы пришли к надлежащему согласию отно-
сительно того, что мы собой представляем. Ведь было
опасение, как бы, обманываясь на этот счет, мы нечаянно
не стали заботиться о чем-то другом, а не о себе.

Алкивиад. Это так.

Сократ. А затем мы поняли, что надо заботиться
о душе и именно на нее обращать внимание.

Алкивиад. Это ясно.

Сократ. Ну а заботу о наших телах и имуществе
следует предоставить другим.

Алкивиад. Само собой разумеется.

Сократ. Каким же образом мы всё это яснее по-
знаем? Ведь познав это, мы, очевидно, познаем себя
самих. Но, во имя богов, постигли ли мы значение пре-
красной дельфийской надписи, о которой мы вспо-
минали недавно?

Алкивиад. Что ты имеешь в виду, мой Сократ?

Сократ. Я скажу тебе, о чем, как я подозреваю, d
говорит нам и что советует эта надпись. Правда, боюсь,
что не подберу достаточного количества примеров, разве
вот только пример зрения.

Алкивиад. Как ты это понимаешь?

Сократ. Посмотри и ты: предположим, что изре-
чение это советовало бы нашему глазу, как человеку:

«Увидь самого себя!» Как восприняли бы мы подобный
совет? Не так ли, что глаз должен смотреть на то, что
позволит ему увидеть самого себя?

Алкивиад. Это понятно.

Сократ. Представим же себе ту вещь, глядя на ко-
торую мы одновременно увидим и ее и себя самих.

Алкивиад. Ясно ведь, Сократ,, что это — зеркало е
или нечто подобное.

Сократ. Ты прав. Но, значит, и в глазу, которым
мы смотрим, также содержится нечто подобное?

Алкивиад. Несомненно.

Сократ. Ты ведь заметил, что, когда мы смотрим
кому-то в глаза, наше лицо, как в зеркале, отражается 13
в глазах лица, находящегося напротив? В так называе-
мом зрачке появляется изображение того, кто в него
смотрит.

Алкивиад. Да, это правда.

Сократ. Следовательно, когда глаз смотрит в глаз
и вглядывае ся в лучшую его часть — ту, которой глаз
видит,— он видит самого себя.

Алкивиад. Это очевидно.

Сократ. Если же он будет смотреть на какую-либо
другую часть человека Или на любую из вещей, кроме
тех, которым подобен глаз, он себя не увидит.

Алкивиад. Ты прав.                             ь

Сократ. Следовательно, если глаз желает увидеть
себя, он должен смотреть в [другой] глаз, а именно в ту
его часть, в которой заключено все достоинство глаза;

достоинство это — зрение.

Алкивиад. Так.

Сократ. Значит, мой милый Алкивиад, и душа,
если она хочет познать самое себя, должна заглянуть
в душу, особенно же в ту ее часть, в которой заключено
достоинство души — мудрость, или же в любой другой
предмет, коему душа подобна.

Алкивиад. Я согласен с тобой, Сократ.

Сократ. Можем ли мы назвать более божественную часть души, чем ту, к которой относится познание и разумение?

Алкивиад. Нет, не можем.

Сократ. Значит, эта ее часть подобна божеству, и тот, кто всматривается в нее и познает всё божественное — бога и разум — таким образом лучше всего познает самого себя.

Алкивиад. Это очевидно.

(Сократ. И подобно тому как зеркала бывают более ясными, чистыми и сверкающими, чем зеркало глаз, так и божество являет себя более блистательным и чистым, чем лучшая часть нашей души.

Алкивиад. Это правдоподобно, Сократ.

Сократ. Следовательно, вглядываясь в божество, мы пользуемся этим прекраснейшим зеркалом и определяем человеческие качества в соответствии с добродетелью души: именно таким образом мы видим и познаем самих себя.

Алкивиад. Да.) ⁵⁶

Сократ. Ну а познавать самого себя, как мы согласились,— значит быть рассудительным?

Алкивиад. Несомненно.

С о к ρ а т. А не познавая самих себя и не будучи рассудительными, можем ли мы понять, что в нас есть хорошего и плохого?

Алкивиад. Но как, мой Сократ, могло бы это статься?

d    Сократ. Тебе ведь, наверное, показалось бы невоз-
можным, чтобы тот, кто не знает Алкивиада, знал бы,
что именно принадлежит Алкивиаду как его неотъем-
лемое свойство?

Алкивиад. Да, невозможным, клянусь Зевсом.

Сократ. Точно так же ведь невозможно знать наши
свойства, если мы не .знаем самих себя?

Алкивиад. Конечно.

С о к ρ а т. А если мы не знаем собственных свойств,
то не знаем и того, что к ним относится?

Алкивиад. Ясно, что не знаем.

Сократ. Но тогда мы не вполне верно признали
недавно, что есть люди, не знающие себя, но знающие
свои свойства, а также люди, знающие, что относится к
этим свойствам: ведь постигать всё это — себя, свои
свойства и то, что к ним относится,— по-видимому,
е дело одного и того же искусства.

Алкивиад. Похоже, ты прав.

Сократ. При этом всякий, кто не знает своих
свойств, не может знать соответственно и свойств дру-
гих людей.

Алкивиад. Совершенно верно.

Сократ. А если он не знает свойств других людей,
он не будет знать и свойств государства.

Алкивиад. Это неизбежно.

Сократ. Такой человек не может стать государ-
ственным мужем.

Алкивиад. Конечно, нет.

Сократ. А также и хозяином дома.

Алкивиад. Никоим образом.                   

Сократ. Ведь он не будет даже понимать, что он
делает.

Алкивиад. Разумеется.

Сократ. Ну а тот, кто этого не понимает, не будет
разве подвержен ошибкам?

Алкивиад. Несомненно, будет.

Сократ. А ошибаясь, разве не скверно будет он
вести как домашние, так и общественные дела?

Алкивиад. Разумеется, скверно.

Сократ. Ведя же их скверно, не будет ли он выгля-
деть жалким?

Алкивиад. И даже очень.

Сократ. А те, для которых он будет трудиться?

Алкивиад. И они также.

Сократ. Значит, невозможно быть счастливым,
не будучи разумным и достойным.

Алкивиад. Да, невозможно.                    ^ь

Сократ. Значит, порочные люди несчастливы.

Алкивиад. Именно так.

Сократ. Следовательно, и разбогатевший человек
не избегнет несчастья; его избежит лишь человек рас-
судительный.

Алкивиад. Это очевидно.

Сократ. Значит, государства для своего благопо-
лучия, мой Алкивиад, не нуждаются ни в стенах, ни
в триерах, ни в корабельных верфях, ни в многонасе-
ленности, ни в огромных размерах, если они лишены
добродетели.

Алкивиад. Да, это так.

Сократ. Если же ты желаешь правильно и
достойно  заниматься  государственными  делами,
ты должен прививать своим согражданам доброде-
тель.                                             

Алкивиад. Как же иначе?

Сократ. Но может ли кто привить другому то, чего
он сам не имеет?

Алкивиад. Как мог бы он это сделать?

Сократ. Поэтому прежде всего ему надо самому
обрести эту добродетель. Это также долг каждого, кто
намерен управлять не только собой и тем, что ему при-
надлежит, и проявлять об этом заботу, но и заботиться
о государстве и его интересах.

Алкивиад. Ты говоришь правду.

Сократ. Поэтому ты должен уготовить себе не
свободу властвовать, делая для себя и для города
все, что тебе угодно, но рассудительность и справедли-
вость.

Алкивиад. Это очевидно.

Сократ. Ибо если вы — ты и город — будете дей-
ствовать справедливо и рассудительно, ваши действия
будут угодны богам.

Алкивиад. По всей вероятности.

Сократ. И как мы говорили раньше, вы будете
в этом случае действовать, вглядываясь в ясный блеск
божества.

Алкивиад. Это понятно.

Сократ. А имея этот блеск перед глазами, вы
узрите и познаете самих себя и то, что является для вас
благом.

Алкивиад. Да.

Сократ. Значит, вы будете действовать правильно
и достойно.

Алкивиад. Да.

Сократ. Но я могу поручиться, что, действуя таким
образом, вы наверняка будете счастливы.

Алкивиад. Ты — верный поручитель.

Сократ. Если же вы будете действовать неспра-
ведливо и брать в пример все безбожное и темное, то,
естественно, и дела ваши будут такими и самих себя
вы не познаете.

Алкивиад. По-видимому.

Сократ. В самом деле, мой милый Алкивиад, если у кого-либо (будь то частное лицо или государство) есть возможность делать все, что ему вздумается, а ума при этом нет, какая ему может быть уготована судьба? Например, если бы больному была предоставлена возможность делать все, что он вздумает, при том, что он не обладает разумом врача, и он будет действовать кактиран, то есть не сумеет себя обуздать, каков будет его удел? Разве не погубит он скорее всего свое тело?

Алкивиад. Ты прав.

С о к ρ а т. А если на корабле любому будет дана возможность делать все, что ему угодно, при том, что у него нет разума и добродетели кормчего,— понимаешь ли ты, что приключилось бы с ним и его спутниками по плаванию?

Алкивиад. Да, в этом случае все они погибли бы.

Сократ. Точно таким же образом обстоит дело в государстве и при всех видах неограниченной власти: как только исчезает добродетель, наступает несчастье.

Алкивиад. Да, это неизбежно.

Сократ. Следовательно, достойнейший мой Алкивиад, тебе надо уготавливать как себе, так и городу, если вы намерены процветать, не тиранию ⁵⁷, но добродетель.

Алкивиад. Это правда.

Сократ. И раньше, чем будет обретена добродетель, не то что ребенку, но и зрелому мужу лучше не
властвовать, но отдать себя под водительство более достойного человека.

Алкивиад. Ясно, что лучше.  ¹

Сократ. А то, что лучше, разве не прекраснее?

Алкивиад. Прекраснее.

Сократ. То же, что прекраснее, разве не более подобает?

Алкивиад. Как же иначе?                    

Сократ. Следовательно, дурному человеку подобает рабствовать: так будет лучше.

Алкивиад. Да.

Сократ. Ведь порочность — это рабское свойство.

Алкивиад. Очевидно.

Сократ. А добродетель присуща свободе.

Алкивиад. Да.

Сократ. Так разве, мой друг, не следует избегать всего рабского?

Алкивиад. И даже очень, Сократ.

Сократ. Чувствуешь ли ты теперь свое состояние? Подобает оно свободному человеку или нет?

Алкивиад. Мне кажется, я его даже очень чувствую ⁵⁸.

Сократ. Знаешь ли ты, как можно избежать того, что с тобою сейчас творится? Мне не хочется давать имя этому твоему состоянию — ты так красив.

Алкивиад. Но я и сам знаю.

Сократ. Ну и как же?

Алкивиад. Я избегну этого состояния, если ты пожелаешь, Сократ.

Сократ. Нехорошо ты говоришь, Алкивиад.

Алкивиад. Но как же надо сказать?

Сократ. «Если захочет бог» ⁶⁹.

Алкивиад. Вот я и говорю это. А кроме того, я опасаюсь, что мы поменяемся ролями, мой Сократ:ты возьмешь мою личину, я — твою. Начиная с нынешнего дня я, может статься, буду руководить тобою, ты же подчинишься моему руководству.

Сократ. Благородный Алкивиад, любовь моя в этом случае ничем не будет отличаться от любви аиста ⁶⁰:взлелеяв в твоей душе легкокрылого эроса, она теперь будет пользоваться его заботой.

Алкивиад. Но решено: с этого момента я буду печься о справедливости.

Сократ. Хорошо, если б ты остался при этом решении. Страшусь, однако,— не потому, что не доверяю твоему нраву, но потому, что вижу силу нашего города — как бы он не одолел и тебя, и меня⁶¹.