Платон.
"Парменид".2.
Парменид. Далее, находясь в самом себе, единое
будет также извне
окружать себя и, как окружающее, будет больше себя,
а как окружаемое -
меньше. Таким образом, единое окажется и больше и
меньше самого себя.
Аристотель. Да, окажется.
Парменид. Не необходимо ли также, чтобы вне единого
и другого не
было ничего?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но существующее должно же всегда
где-нибудь находиться.
Аристотель. Да.
Парменид. А разве находящееся в чем-либо не будет
находиться в нем,
как меньшее в большем? Ведь иначе одно не могло бы
содержаться в дру-
гом.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А так как нет ничего, кроме другого и
единого, и они
должны в чем-то находиться, то разве не необходимо,
чтобы они либо на-
ходились друг в друге - другое в едином или единое
в другом, либо ни-
где не находились?
Аристотель. Видимо, да.
Парменид. Поскольку, стало быть, единое находится в
другом, другое
будет больше единого, как окружающее его, а единое,
как окружаемое,
меньше другого; поскольку же другое находится в
едином, единое на том
же самом основании будет больше другого, а другое -
меньше единого.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Следовательно, единое и равно, и больше,
и меньше самого
себя и другого.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Далее, коль скоро оно больше, меньше и
равно, то в отно-
шении к себе самому и к другому оно будет содержать
столько же, больше
и меньше мер, - а если мер, то и частей.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но, содержа столько же, больше и меньше
мер, оно, следо-
вательно, и численно будет меньше и больше самого
себя и другого, а
также равно самому себе и другому тоже численно.
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Если единое больше чего-либо, то по
сравнению с ним оно
будет содержать также больше мер, а сколько мер,
столько и частей;
точно так же будет обстоять дело, если оно меньше
или если равно че-
му-либо.
Аристотель. Да.
Парменид. Итак, будучи больше и меньше себя и равно
себе, оно будет
содержать столько же, больше и меньше мер, чем
содержится в нем самом;
а если мер, то и частей?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но, содержа столько же частей, сколько их
в нем самом,
оно количественно будет равно себе, а содержа их
больше - будет боль-
ше, содержа меньше - меньше себя численно.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Не будет ли единое точно так же
относиться и к другому?
Поскольку оно оказывается больше его, оно
необходимо должно быть и
численно большим, чем оно; поскольку оно меньше -
меньшим, а поскольку
оно равно другому по величине, оно должно быть
равным ему и количест-
венно.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Таким образом, единое снова, по-видимому,
будет численно
равно, больше и меньше самого себя и другого.
Аристотель. Да, будет.
Парменид. А не причастно ли единое также времени?
Будучи причастным
времени, не есть ли и не становится ли оно моложе и
старше самого себя
и другого, а также не моложе и не старше себя
самого и другого?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Если только единое существует, ему
конечно, как-то прису-
ще бытие.
Аристотель. Да.
Парменид. Разве "есть" означает что-либо другое, а
не причастность
бытия настоящему времени? А "было" разве не
означает причастность бы-
тия прошедшему времени, и "будет" - времени
будущему?
Аристотель. Да, конечно.
Парменид. Итак, если только единое причастно бытию,
оно причастно и
времени.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, текущему времени?
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, оно всегда становится старше себя
самого, коль
скоро идет вперед вместе со временем.
Аристотель. Непременно.
Парменид. А разве ты не помнишь, что старшее
становится старше то-
го, что становится моложе?
Аристотель. Помню.
Парменид. Но раз единое становится старше себя, оно
должно стано-
виться старше себя как становящегося моложе.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Получается, что оно становится и моложе и
старше себя.
Аристотель. Да.
Парменид. А не старше ли оно, когда совершается его
становление в
настоящий момент, находящийся между прошедшим и
будущим? Ведь, перехо-
дя из "прежде" в "потом", оно никак не минует
"теперь".
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Итак, не перестает ли оно становиться
старше тогда, когда
оказывается в настоящем и больше уже не становится,
но есть старше? В
самом деле, поскольку единое непрерывно идет
вперед, оно никогда не
может быть удержано настоящим: ведь уходящее вперед
имеет свойство
соприкасаться с обоими моментами настоящим и
будущим, оставляя настоя-
щее и за хватывая будущее и оказываясь таким
образом между ними.
Аристотель. Правда.
Парменид. Если же все становящееся необходимо
должно пройти через
настоящее, то, достигнув его, оно прекращает
становление и в это мгно-
вение есть то, чего оно достигло в становлении.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, когда единое, становясь
старше, достигнет
настоящего, оно прекратит становление и в то
мгновение будет старше.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Но не того ли оно старше, старше чего
становилось? И не
старше ли самого себя оно становилось?
Аристотель. Да.
Парменид. А старшее старше того, что моложе?
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, единое и моложе себя в то
мгновение, ког-
да, становясь старше, оно достигает настоящего.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Но настоящее всегда налицо при едином в
течение всего его
бытия, ибо единое всегда существует в настоящем,
когда бы оно ни су-
ществовало.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, единое всегда и есть и
становится и старше
и моложе самого себя.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Но большее ли или равное себе время оно
есть или стано-
вится?
Аристотель. Равное.
Парменид. А если оно становится или есть равное
время, то оно имеет
один и тот же возраст.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А что имеет один и тот же возраст, то ни
старше, ни моло-
же.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, если единое становится и
есть равное себе
время, то оно не есть и не становится ни моложе, ни
старше самого себя.
Аристотель. По-моему, нет.
Парменид. А другого?
Аристотель. Не могу сказать.
Парменид. Но ведь можешь ты сказать, что другие
вещи, иные, чем
единое, коль скоро они иные, а не иное,
многочисленнее единого, ибо,
будучи иным, они были бы одним, а будучи иными, они
многочисленнее од-
ного и составляют множество?
Аристотель. да, составляют.
Парменид. А будучи множеством, они причастны
большему числу, чем
единица.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее. Что, станем мы утверждать,
возникает и возникло
прежде: большее числом или меньшее?
Аристотель. Меньшее.
Парменид. Но наименьшее - первое, а оно есть
единица. Не правда ли?
Аристотель. Да.
Парменид. Итак, из всего, имеющего число, единое
возникло первым;
но и все другие вещи обладают числом, поскольку они
другие, а не дру-
гое.
Аристотель. Да, обладают.
Парменид. Возникшее первым, я думаю, возникло
раньше, другие же ве-
щи - позже; возникшее же позже моложе возникшего
раньше, и таким обра-
зом окажется, что другие вещи моложе единого, а
единое старше других
вещей.
Аристотель. Да, окажется.
Парменид. Ну, а что сказать относительно
следующего: могло бы еди-
ное возникнуть вопреки своей природе, или это
невозможно?
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Но единое оказалось имеющим части, а если
части, то и на-
чало, и конец, и середину.
Аристотель. Да.
Парменид. А не возникает ли как в самом едином, так
и в каждой дру-
гой вещи прежде всего начало, а после начала и все
остальное, вплоть
до конца?
Аристотель. А то как же?
Парменид. И мы признаем, что все это остальное -
суть части целого
и единого и что оно само лишь вместе с концом стало
единым и целым?
Аристотель. Призна„м.
Парменид. А конец, я полагаю, возникает последним и
вместе с ним
возникает, согласно своей природе, единое; так что
если единое необхо-
димо возникает не вопреки природе, то, возникнув
вместе с концом позже
другого, оно возникло бы согласно своей природе.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Итак, единое моложе другого, а другое
старше единого.
Аристотель. Для меня это опять-таки очевидно.
Парменид. И вот что: не представляется ли
необходимым, чтобы начало
или другая какая-либо часть единого или чего-либо
другого - если толь-
ко это часть, а не части - была единым, как часть?
Аристотель. Представляется.
Парменид. Но если так, то единое будет возникать
одновременно с
возникновением и первой и второй [части] и при
возникновении других
оно не отстанет ни от одной, какая бы к какой ни
присоединялась, пока,
дойдя до последней, не сделается целым единым, не
пропустив в своем
возникновении ни средней, ни первой, ни последней,
ни какой-либо дру-
гой [части].
Аристотель. Верно.
Парменид. Следовательно, единое имеет тот же
возраст, что и все
другое, так что если единое не нарушает своей
природы, то оно должно
возникнуть не прежде и не позже другого, но
одновременно с ним. И со-
гласно этому рассуждению, единое не может быть ни
старше, ни моложе
другого и другое ни старше, ни моложе единого, а,
согласно прежнему,
оно и старше и моложе [другого], равно как другое и
старше и моложе
единого.
Аристотель. Да, конечно.
Парменид. Вот каково единое и вот как оно возникло.
Но что сказать
далее о том, как единое становится старше и моложе
другого, а другое -
старше и моложе единого, и о том, как оно не
становится ни моложе, ни
старше? Так ли обстоит дело со становлением, как и
с бытием, или ина-
че?
Аристотель. Не могу сказать.
Парменид. А я ограничусь следующим: если одно
что-нибудь старше
другого, то оно может становиться старше лишь
настолько, насколько оно
отличалось по возрасту уже при возникновении, и
равным образом младшее
не может становиться еще моложе, потому что равные
величины, будучи
прибавлены к неравным - времени или чему-либо
другому, - всегда остав-
ляют их различающимися настолько, насколько они
различались с самого
начала.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Итак, одно существующее никогда не может
становиться
старше или моложе другого существующего, коль скоро
по возрасту они
всегда различаются одинаково: одно есть и стало
старше, другое есть и
стало моложе, но они не становятся [таковыми].
Аристотель. Верно.
Парменид. Поэтому единое существующее никогда не
становится ни
старше, ни моложе другого существующего.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но посмотри, не становятся ли они старше
и моложе [друг
друга] таким образом?
Аристотель. Каким именно?
Парменид. Таким, каким единое оказалось старше
другого и другое
старше единого.
Аристотель. Так что же из этого следует?
Парменид. Когда единое старше другого, то оно, надо
полагать, про-
существовало больше времени, чем другое.
Аристотель. Да.
Парменид. Но посмотри-ка еще: если мы станем
прибавлять к большему
и меньшему времени равное время, то будет ли
большее время отличаться
от меньшего на равную или на меньшую часть?
Аристотель. На меньшую.
Парменид. Итак, впоследствии единое будет
отличаться по возрасту от
другого не настолько, насколько оно отличалось
сначала, но, получая то
же приращение времени, что и другое, оно по
возрасту будет постоянно
отличаться от другого меньше, чем отличалось
прежде. Не правда ли?
Аристотель. Да.
Парменид. Итак, то, что различается по возрасту
сравнительно с
чем-нибудь меньше, чем прежде, не становится ли
моложе прежнего по от-
ношению к тому, сравнительно с чем прежде было
старше?
Аристотель. Становится.
Парменид. Если же оно становится моложе, то другое
не становится ли
в свою очередь старше единого, чем было прежде?
Аристотель. Конечно, становится.
Парменид. Итак, то, что возникло позже, становится
старше сравни-
тельно с тем, что возникло раньше и есть старше.
Однако младшее никог-
да не есть, а всегда только становится старше
старшего, потому что по-
следнее увеличивается в направлении к "моложе", а
первое - в направле-
нии к "старше". В свою очередь старшее таким же
образом становится мо-
ложе младшего, потому что оба они, направляясь к
противоположному им,
становятся взаимно противоположными: младшее -
старше старшего, а
старшее - моложе младшего. Но стать таковыми они не
могут, потому что
если бы они стали, то уже не становились бы, а были
бы. На самом же
деле они [только] становятся старше и моложе друг
друга: единое стано-
вится моложе другого, потому что оказалось старшим
и возникшим раньше,
а другое - старше единого, потому что возникло
позднее. На том же ос-
новании и другое подобным же образом относится к
единому, поскольку
оказалось, что оно старше его и возникло раньше.
Аристотель. Да, это представляется так.
Парменид. Значит, поскольку ничто никогда не
становится старше или
моложе другого и оба всегда отличаются друг от
друга на равное число,
постольку и единое не становится ни старше, ни
моложе другого и другое
- единого; поскольку же представляется необходимым,
чтобы раньше воз-
никшее отличалось всегда на разную часть от
возникшего позже, равно и
позднейшее - от более раннего, постольку необходимо
также, чтобы дру-
гое становилось старше и моложе единого, а единое -
другого.
Аристотель. Именно так.
Парменид. В силу всех этих соображений единое, с
одной стороны, и
есть и становится и старше и моложе себя самого и
другого, а с другой
- не есть и не становится ни старше, ни моложе себя
самого и другого.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. А так как единое причастно времени и
[свойству] стано-
виться старше и моложе, то не должно ли оно быть
причастным прошедше-
му, будущему и настоящему, коль скоро оно причастно
времени?
Аристотель. Должно.
Парменид. Итак, единое было, есть и будет; оно
становилось, стано-
вится и будет становиться.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Поэтому возможно нечто для него и его и
это нечто было,
есть и будет.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Возможно, значит, его познание, и мнение
о нем, и чувст-
венное его восприятие, коль скоро и мы сами сейчас
все это с ним про-
делываем.
Аристотель. Ты прав.
Парменид. И есть для него имя и слово, и оно
именуется и о нем вы-
сказывается; и все, что относится к другому,
относится и к единому.
Аристотель. Все это, безусловно, так.
Парменид. Поведем еще речь о третьем. Если единое
таково, каким мы
его проследили, то не должно ли оно, будучи, с
одной стороны, одним и
многим и не будучи, с другой стороны, ни одним, ни
многим, а кроме то-
го, будучи причастным времени, быть какое-то время
причастным бытию,
поскольку оно существует, и какое-то время не быть
ему причастным,
поскольку оно не существует?
Аристотель. Должно.
Парменид. Но может ли оно, когда причастно бытию,
не быть ему при-
частным, и когда оно не причастно ему, наоборот,
быть?
Аристотель. Не может.
Парменид. Следовательно, оно причастно и не
причастно [бытию] в
разное время; только таким образом оно может быть и
не быть причастным
одному и тому же.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Но не есть ли время и тот момент, когда
единое приобщает-
ся к бытию, и тот, когда отрешается от него? Ведь
как будет в состоя-
нии единое то обладать, то не обладать чем-либо,
если не будет момен-
та, когда оно либо завладевает им, либо его
оставляет?
Аристотель. Никак.
Парменид. А приобщение к бытию ты разве не
называешь возникновением?
Аристотель. Называю.
Парменид. А отрешение от бытия не есть ли гибель?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Таким образом, оказывается, что единое,
приобщаясь к бы-
тию и отрешаясь от него, возникает и гибнет.
Аристотель. Безусловно.
Парменид. А так как оно - единое и многое,
возникающее и гибнущее,
то не гибнет ли многое, когда оно становится
единым, и не гибнет ли
единое, когда оно становится многим?
Аристотель. Конечно.
Парменид. А поскольку оно становится и единым и
многим, не должно
ли оно разъединяться и соединяться?
Аристотель. Непременно должно.
Парменид. Далее, когда оно становится неподобным и
подобным, не
должно ли оно уподобляться и делаться неподобным?
Аристотель. Должно.
Парменид. А когда становится большим, меньшим,
равным, не должно ли
оно увеличиваться, уменьшаться, уравниваться?
Аристотель. Да.
Парменид. А когда оно, находясь в движении,
останавливается или из
покоя переходит в движение, то, полагаю я, оно не
должно пребывать ни
в каком времени.
Аристотель. Как это?
Парменид. Прежде покоясь, а затем двигаясь и прежде
двигаясь, затем
покоясь, оно не будет в состоянии испытывать это,
не подвергаясь изме-
нению.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Ведь не существует времени, в течение
которого что-либо
могло бы сразу и не двигаться, и не покоиться.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но оно ведь и не изменяется, не
подвергаясь изменению.
Аристотель. Это было бы невероятно.
Парменид. Так когда же оно изменяется? Ведь и не
покоясь, и не дви-
гаясь, и не находясь во времени, оно не изменяется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. В таком случае не странно ли то, в чем
оно будет нахо-
диться в тот момент, когда оно изменяется?
Аристотель. Что именно?
Парменид. "Вдруг", ибо это "вдруг", видимо,
означает нечто такое,
начиная с чего происходит изменение в ту или другую
сторону. В самом
деле, изменение не начинается с покоя, пока это -
покой, ни с движе-
ния, пока продолжается движение; однако это
странное по своей природе
"вдруг" лежит между движением и покоем, находясь
совершенно вне време-
ни; но в направлении к нему и исходя от него
изменяется движущееся,
переходя к покою, и покоящееся, переходя к
движению.
Аристотель. Кажется, так.
Парменид. И коль скоро единое покоится и движется,
оно должно изме-
няться в ту и в другую сторону, потому что только
при этом условии оно
может пребывать в обоих состояниях. Изменяясь же,
оно изменяется вдруг
и, когда изменяется, не может находиться ни в каком
времени, и не мо-
жет, значит, в тот момент ни двигаться, ни
покоиться.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но разве не так обстоит дело и при прочих
изменениях? Ко-
гда что-либо переходит от бытия к гибели или от
небытия к возникнове-
нию, происходит его становление между некими
движением и покоем и оно
не имеет в тот момент ни бытия, ни небытия, не
возникает и не гибнет.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. По той же причине, когда единое переходит
из единого во
многое, и из многого в единое, оно не есть ни
единое, ни многое, оно
не разъединяется и не соединяется; точно так же,
переходя из подобного
в неподобное и из неподобного в подобное, оно не
есть ни подобное, ни
неподобное, оно не уподобляется и не становится
неподобным; наконец,
переходя из малого в великое и равное и наоборот,
оно не бывает ни ма-
лым, ни великим, ни равным, не увеличивается, не
убывает и не уравни-
вается.
Аристотель. Выходит, что нет.
Парменид. Значит, единое испытывает все эти
состояния, если оно су-
ществует.
Аристотель. Как же иначе?
Конец 2 гипотезы и переход к 3.
[157c]
[Относительное и абсолютное полагание единого с
выводами для иного] (Гипотезы 3 и 4.)
Парменид. Не рассмотреть ли теперь, что испытывает
другое, если
единое существует?
Аристотель. Да, рассмотрим.
Парменид. Будем поэтому рассуждать о том, что
должно испытывать
другое - неединое, - если единое существует.
Аристотель. Будем.
Парменид. Итак, поскольку другое есть другое по
отношению к едино-
му, оно не есть единое, иначе оно не было бы другим
по отношению к
единому.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Однако другое не вовсе лишено единого, но
некоторым обра-
зом причастно ему.
Аристотель. Каким именно?
Парменид. Другое - не-единое - есть другое, надо
полагать, потому,
что имеет части, ибо если бы оно не имело частей,
то было бы всецело
единым.
Аристотель. Правильно.
Парменид. А части, как мы признаем, есть у того,
что представляет
собою целое.
Аристотель. Да, мы это признаем.
Парменид. Но целое единое должно состоять из
многого; части и будут
его частями, потому что каждая из частей должна
быть частью не много-
го, но целого.
Аристотель. Как это?
Парменид. Если бы что-либо было частью многого, в
котором содержа-
лось бы и оно само, то оно, конечно, оказалось бы
частью как себя са-
мого - что невозможно, - так и каждого отдельного
из другого, если
только оно есть часть всего многого. Но не будучи
частью чего-нибудь
отдельного, оно будет принадлежать другому, за
исключением этого от-
дельного, и, значит, не будет частью каждого
отдельного; не будучи же
частью каждого, оно не будет частью ни одного
отдельного из многого.
Если же оно не есть часть ни одного, то невозможно
ему быть чем-нибудь
- частью или чем-то иным - по отношению к сумме
таких отдельных [чле-
нов], ни для одного из которых оно не есть нечто.
Аристотель. Очевидно, так.
Парменид. Значит, часть есть часть не многого и не
всех [его чле-
нов], но некоей одной идеи и некоего единого,
которое мы называем це-
лым, ставшим из всех [членов] законченным единым;
часть и есть часть
такого целого.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Значит, если другое имеет части, то и оно
должно быть
причастным целому и единому.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Необходимо, значит, чтобы другое -
не-единое - было еди-
ным законченным целым, имеющим части.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Далее, то же самое относится и к каждой
части: части тоже
необходимо причастны единому. Ведь если каждая из
них есть часть, то
тем самым "быть каждым" означает быть отдельным,
обособленным от дру-
гого и существующим само по себе, коль скоро это
есть "каждое".
Аристотель. Правильно.
Парменид. Но причастное единому причастно ему,
очевидно, как нечто
отличное от него, потому что в противном случае оно
не было бы при-
частно, но само было бы единым; а ведь ничему,
кроме самого единого,
невозможно быть единым.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Между тем, и целое, и часть необходимо
должны быть при-
частны единому. В самом деле, первое составит
единое целое, части ко-
торого будут частями; а каждая из частей будет
одной частью целого,
часть которого она есть.
Аристотель. Так.
Парменид. Но не будет ли то, что причастно единому,
причастным ему,
как иное в отношении единого?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А иное в отношении единого будет, надо
полагать, многим,
потому что если другое в отношении единого не будет
ни одним, ни боль-
шим, чем один, оно не будет ничем.
Аристотель. Конечно, не будет.
Парменид. А поскольку причастное единому как части
и единому как
целому многочисленнее единого, то не должно ли то,
что приобщается к
единому, быть количественно беспредельным?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Посмотрим на дело так: в момент, когда
нечто приобщается
к единому, оно приобщается к нему не как единое и
не как причастное
единому, не правда ли?
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Но то, в чем нет единого, будет
множеством?
Аристотель. Конечно.
Парменид. А что, если мы пожелаем мысленно отделить
от этого мно-
жества самое меньшее, какое только возможно; это
отделенное, поскольку
и оно не причастно единому, не окажется ли
неизбежно множеством, а не
единым?
Аристотель. Да, это неизбежно.
Парменид. Итак, если постоянно рассматривать таким
образом иную
природу идеи саму по себе, то, сколько бы ни
сосредоточивать на ней
внимание, она всегда окажется количественно
беспредельной.
Аристотель. Безусловно, так.
Парменид. С другой же стороны, части, поскольку
каждая из них стала
частью, обладают уже пределом как друг по отношению
к другу, так и по
отношению к целому и целое обладает пределом по
отношению к частям.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Итак, другое в отношении единого, как
оказывается, тако-
во, что если сочетать его с единым, то в нем
возникает нечто иное, что
и создает им предел в отношении друг друга, тогда
как природа другого
сама по себе - беспредельность.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, другое в отношении единого
- и как целое,
и как части, с одной стороны, беспредельно, а с
другой - причастно
пределу.
Аристотель. Именно так.
Парменид. А не будут ли [части другого] также
подобны и неподобны
себе самим и друг другу?
Аристотель. Как именно?
Парменид. Поскольку все по природе своей
беспредельно, постольку
все будет обладать одним и тем же свойством.
Аристотель. Именно так.
Парменид. И поскольку все причастно пределу,
постольку все тоже бу-
дет обладать одним и тем же свойством.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Поскольку, таким образом, [другое]
обладает свойствами
быть ограниченным и быть беспредельным, эти
свойства противоположны
друг другу.
Аристотель. Да.
Парменид. А противоположное в высшей степени
неподобно.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Итак, в соответствии с каждым из этих
двух свойств в от-
дельности [части другого] подобны себе самим и друг
другу, а в соот-
ветствии с обоими вместе - в высшей степени
противоположны и неподобны.
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Таким образом, [все] другое будет подобно
и неподобно се-
бе самому и друг другу.
Аристотель. Так.
Парменид. И мы уже без труда найдем, что [части]
другого в отноше-
нии единого тождественны себе самим и отличны друг
от друга, движутся
и покоятся и имеют все противоположные свойства,
коль скоро обнаружи-
лось, что они обладают упомянутыми свойствами.
Аристотель. Ты прав.
Конец 3 гипотезы и переход к 4.
[159b]
Парменид. Однако не пора ли нам оставить это, как
дело ясное, и
снова рассмотреть, если есть единое, окажется ли
другое в отношении
единого совсем в ином положении или в таком же
самом?
Аристотель. Конечно, это следует рассмотреть.
Парменид. Так поведем рассуждение с самого начала:
если есть еди-
ное, что должно испытывать другое в отношении
единого?
Аристотель. Поведем рассуждение так.
Парменид. Разве единое существует не отдельно от
другого и другое
не отдельно от единого?
Аристотель. Что же из того?
Парменид. А то, полагаю, что наряду с ними нет
ничего иного, что
было бы отлично и от единого, и от другого: ведь,
когда сказано "еди-
ное и другое", этим сказано все.
Аристотель. Да, все.
Парменид. Следовательно, нет ничего отличного от
них, в чем единое
и другое могли бы находиться вместе.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Поэтому единое и другое никогда не
находятся в одном и
том же.
Аристотель. Выходит, что нет.
Парменид. Следовательно, они находятся отдельно
[друг от друга]?
Аристотель. Да.
Парменид. И мы утверждаем, что истинно единое не
имеет частей.
Аристотель. Как же ему иметь их?
Парменид. Поэтому ни целое единое, ни части его не
могли бы нахо-
диться в другом, если единое отдельно от другого и
не имеет частей.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, другое никоим способом не
может быть при-
частным единому, раз оно не причастно ему ни по
частям, ни в целом.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Поэтому другое никоим образом не есть
единое и не имеет в
себе ничего от единого.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, другое не есть также
многое, потому что
если бы оно было многим, то каждое из многого было
бы одной частью це-
лого. На самом же деле другое в отношении единого
не есть ни единое,
ни многое, ни целое, ни части, раз оно никак не
причастно единому.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Поэтому другое и само не есть два или
три, и в себе их не
содержит, коль скоро оно совсем лишено единого.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, другое ни само не есть
подобное и неподоб-
ное единому, ни в себе подобия и неподобия не
содержит: ведь если бы
другое было подобно и неподобно либо содержало в
себе подобие и непо-
добие, то, полагаю я, другое в отношении единого
содержало бы в себе
две взаимно противоположные идеи.
Аристотель. Это очевидно.
Парменид. Но ведь оказалось невозможным, чтобы было
причастно двум
то, что не причастно даже одному.
Аристотель. Оказалось.
Парменид. Стало быть, другое не есть ни подобное,
ни неподобное, ни
то и другое вместе, потому что, будучи подобным или
неподобным, оно
было бы причастно одной из двух идей, а будучи тем
и другим вместе,
причастно двум противоположным идеям, что, как
выяснилось, невозможно.
Аристотель. Верно.
Парменид. Следовательно, другое не есть ни
тождественное, ни раз-
личное, оно не движется и не покоится, не возникает
и не гибнет, не
есть ни большее, ни меньшее, ни равное и никакого
другого из подобных
свойств не имеет; ведь если бы другое подлежало
чему-либо такому, оно
было бы причастно и одному, и двум, и трем, и
нечетному, и четному, а
между тем ему оказалось невозможным быть этому
причастным, поскольку
оно совершенно и всецело лишено единого.
Аристотель. Сущая правда.
Парменид. Таким образом, если есть единое, то оно в
то же время не
есть единое ни по отношению к себе самому, ни по
отношению к другому.
Аристотель. Совершенно верно.
[160b]
[Относительное и абсолютное отрицание единого с
выводами для единого] Гипотезы 5 и 6.
Парменид. Хорошо. Не следует ли после этого
рассмотреть, какие
должны быть следствия, если единое не существует?
Аристотель. Следует.
Парменид. В чем, однако, состоит это предположение:
"Если единое не
существует"? Отличается ли оно от предположения:
"Если не-единое не
существует"?
Аристотель. Конечно, отличается.
Парменид. Только отличается или же суждения "если
не-единое не существует" и "если единое не существует" прямо
противоположны друг другу?
Аристотель. Прямо противоположны.
Парменид. А если бы кто сказал: "Если великое,
малое или что-либо другое в этом роде не существует", то разве не
показал бы он, что под
несуществующим он в каждом случае разумеет нечто
иное?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Так и теперь, когда кто-нибудь скажет:
"Если единое не
существует", - не покажет ли он этим, что под
несуществующим он пони-
мает нечто отличное от иного? И мы знаем, что он
хочет сказать.
Аристотель. Знаем.
Парменид. Итак, говоря "единое" и присовокупляя к
этому либо бытие,
либо небытие, он выражает, во-первых, нечто
познаваемое, а во-вторых,
отличное от иного; ведь то, о чем утверждается, что
оно не существует,
можно, тем не менее, познать, как и то, что оно
отлично от иного, не
правда ли?
Аристотель. Безусловно.
Парменид. Поэтому с самого начала следует говорить
так: чем должно
быть единое, если оно не существует? И вот,
оказывается, что ему,
прежде всего, должно быть присуще то, что оно
познаваемо, иначе мы не
могли понять слов того, кто сказал бы: "Если единое
не существует".
Аристотель. Верно.
Парменид. Далее, от него должно быть отлично иное,
ведь иначе и
единое нельзя было бы называть отличным от иного.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, кроме познаваемости ему
присуще и отличие.
Ведь когда кто говорит, что единое отлично от
иного, тот говорит не об
отличии иного, но об отличии единого.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Кроме того, несуществующее единое
причастно "тому", "не-
которому", "этому", "принадлежащим этому", "этим" и
всему остальному
подобному. В самом деле, если бы оно не было
причастно "некоторому" и
другим упомянутым [определениям], то не было бы
речи ни о едином, ни
об отличном от единого. ни о том, что принадлежит
ему и от него исхо-
дит, ни вообще о чем-либо.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Единому, конечно, не может быть присуще
бытие, коль скоро
оно не существует, но ничто не мешает ему быть
причастным многому, и
это даже необходимо, коль скоро не существует
именно это единое, а не
какое-либо другое. Правда, если ни единое, ни "это"
не будет существо-
вать и речь пойдет о чем-нибудь другом, то мы не
вправе произнести ни
слова, но если предполагается, что не существует
это, а не какое-либо
другое единое, то ему необходимо быть причастным и
"этому", и многому
другому.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, у него есть и неподобие по
отношению к
иному, потому что иное, будучи отличным от единого,
должно быть друго-
го рода.
Аристотель. Да.
Парменид. А другого рода разве не то, что иного
рода?
Аристотель. А то как же?
Парменид. А иного рода - не будет ли оно
неподобным?
Аристотель. Конечно, неподобным.
Парменид. И коль скоро иное неподобно единому, то,
очевидно, непо-
добное будет неподобно неподобному.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, и у единого должно быть
неподобие, в силу
которого иное ему неподобно.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Если же у него есть неподобие по
отношению к иному, то не
должно ли оно обладать подобием по отношению к
самому себе?
Аристотель. Как это?
Парменид. Если бы единое обладало неподобием по
отношению к едино-
му, то речь, конечно, не могла бы идти о такой
вещи, как единое, и на-
ше предположение касалось бы не единого, но чего-то
иного, нежели еди-
ное.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Но это не должно быть так.
Аристотель. Нет.
Парменид. Следовательно, единое должно обладать
подобием по отноше-
нию к самому себе.
Аристотель. Должно.
Парменид. Далее, оно также не равно иному, потому
что если бы оно
было равно, то оно бы уже существовало и, в силу
равенства, было бы
подобно иному. Но то и другое невозможно, раз
единого не существует.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. А так как оно не равно иному, то не
необходимо ли, чтобы
и иное не было равно ему?
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Но то, что не равно, не есть ли неравное?
Аристотель. Да.
Парменид. А неравное не в силу ли неравенства есть
неравное?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Стало быть, единое причастно и
неравенству, в силу кото-
рого иное ему не равно?
Аристотель. Причастно.
Парменид. Но ведь неравенству принадлежат великость
и малость.
Аристотель. Принадлежат.
Парменид. Следовательно, такому единому принадлежит
великость и ма-
лость?
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Но великость и малость всегда далеко
отстоят друг от дру-
га.
Аристотель. И даже очень далеко.
Парменид. Следовательно, между ними всегда что-то
есть.
Аристотель. Есть.
Парменид. Можешь ли ты указать между ними что-либо
другое, кроме
равенства?
Аристотель. Нет, только его.
Парменид. Следовательно, что обладает великостью и
малостью, то об-
ладает и равенством, находящимся между ними.
Аристотель. Это очевидно.
Парменид. Таким образом, несуществующее единое
должно быть причаст-
но и равенству, и великости, и малости.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Кроме того, оно должно каким-то образом
быть причастно и
бытию.
Аристотель. Как так?
Парменид. Оно должно быть таково, как мы
утверждаем. В самом деле,
если бы оно было не таково, то мы говорили бы
неправду, утверждая, что
единое не существует. Если же это правда, то,
очевидно, мы утверждаем
это как существующее. Или не так?
Аристотель. Именно так.
Парменид. А так как мы признаем истинность того,
что мы утверждаем,
то нам необходимо признать, что мы говорим о том,
что существует.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Итак, выходит, что единое есть
несуществующее: ведь если
оно не будет несуществующим, но что-либо из бытия
отдаст небытию, то
тотчас станет существующим.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, единое несуществующее,
чтобы быть несу-
ществующим, должно быть связано с небытием тем, что
оно есть несущест-
вующее, равно как и существующее для полноты своего
существования
должно быть связано [с бытием] тем, что оно не есть
несуществующее. В
самом деле, только в таком случае существующее
будет в полном смысле
слова существовать, а несуществующее не
существовать, поскольку су-
ществующее, чтобы быть вполне существующим,
причастно бытию, [содержа-
щемуся в] "быть существующим", и небытию,
[содержащемуся в] "не быть
несуществующим", и поскольку несуществующее, чтобы
тоже быть вполне
несуществующим, причастно небытию, [содержащемуся
в] "не быть сущест-
вующим", и бытию, [содержащемуся в] "быть
несуществующим".
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, раз существующее причастно небытию
и несуществующее
- бытию, то и единому, поскольку оно не существует,
необходимо быть
причастным бытию, чтобы не существовать.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. И если единое не существует, оно,
очевидно, связано с бы-
тием.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, также и с небытием,
поскольку оно не су-
ществует.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А может ли пребывающее в каком-то
состоянии не пребывать
в нем, если оно не выходит из этого состояния?
Аристотель. Не может.
Парменид. Следовательно, все, что пребывает в таком
и не в таком
состоянии, указывает на изменение?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А изменение есть движение; или как мы его
назовем?
Аристотель. Движением.
Парменид. А разве единое не оказалось существующим
и несуществую-
щим?
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, оно оказывается в таком и
не в таком со-
стоянии.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Значит, несуществующее единое оказалось и
движущимся, так
как оно претерпевает переход от бытия к небытию.
Аристотель. По-видимому, так.
Парменид. Однако если оно не находится нигде среди
существующего,
так как не существует, раз оно не существует, то
оно не может отку-
да-то куда-то перемещаться.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. Следовательно, оно не может двигаться
посредством переме-
щения.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Оно не может также вращаться в том же
самом месте, так
как оно нигде не соприкасается с тем же самым. В
самом деле, то же са-
мое есть существующее, а несуществующее единое не
может находиться в
чем-либо существующем.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Следовательпо, несуществующее единое не
может вращаться в
том, в чем оно не находится.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но единое также не изменяется и в самом
себе ни как су-
ществующее, ни как несуществующее: ведь если бы оно
изменялось в самом
себе, то речь шла бы уже не о едином, а о чем-то
ином.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Если же оно не изменяется, не вращается в
том же самом
месте и не перемещается, то может ли оно еще
каким-либо образом дви-
гаться?
Аристотель. Да каким же еще?
Парменид. А неподвижному необходимо находиться в
покое, покоящемуся
же - стоять на месте.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Выходит, несуществующее единое и стоит на
месте и движет-
ся.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Далее, коль скоро оно движется, то ему
весьма необходимо
изменяться: ведь насколько что-нибудь продвигается,
настолько оно на-
ходится уже не в том состоянии, в каком находилось,
но в другом.
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, единое, находясь в движении, тем
самым изменяет-
ся.
Аристотель. Да.
Парменид. А если бы оно никак не двигалось, то
никак и не изменя-
лось бы.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, поскольку несуществующее
единое движется,
оно изменяется, а поскольку оно не движется, оно не
изменяется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое и
изменяется, и не
изменяется.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. А разве изменяющемуся не должно
становиться другим, чем
прежде, и гибнуть в отношении прежнего своего
состояния, а неизменяю-
щемуся - не становиться [другим] и не гибнуть?
Аристотель. Должно.
Парменид. Следовательно, и несуществующее единое,
изменяясь, стано-
вится и гибнет, а не изменяясь, не становится и не
гибнет. Таким обра-
зом, выходит, что несуществующее единое становится
и гибнет, а также
не становится и не гибнет.
Аристотель. Несомненно.
Конец 5 и начало 6 гипотезы.
[163b]
Парменид. Вернемся опять к началу, чтобы
посмотреть, получится ли у
нас то же самое, что получилось только что, или
другое.
Аристотель. Хорошо, вернешься.
Парменид. Итак, предположив, что единое не
существует, мы выясняем,
какие из этого следуют выводы?
Аристотель. Да.
Парменид. Когда же мы говорим "не существует", то
разве этим обоз-
начается что-нибудь иное, а не отсутствие бытия у
того, что мы называ-
ем несуществующим?
Аристотель. Да, именно это.
Парменид. Разве, называя нечто несуществующим, мы
считаем, что оно
некоторым образом не существует, а некоторым
образом существует? Или
это выражение "не существует" просто означает, что
несуществующего нет
ни так ни этак и как несуществующее оно никак не
причастно бытию?
Аристотель. Это - прежде всего.
Парменид. Так что несуществующее не могло бы ни
существовать, ни
другим каким-либо образом быть причастным бытию.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А становиться и гибнуть не значило ли:
первое - приоб-
щаться к бытию, а второе - утрачивать бытие, или
это имело какой-ни-
будь другой смысл?
Аристотель. Никакого другого.
Парменид. Но что совершенно не причастно бытию, то
не могло бы ни
получать его, ни утрачивать.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. А так как единое никак не существует, то
оно никоим обра-
зом не должно ни иметь бытия, ни терять его, ни
приобщаться к нему.
Аристотель. Естественно.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое не
гибнет и не воз-
никает, так как оно никак не причастно бытию.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А следовательно, и не изменяется никак: в
самом деле,
претерпевая изменение, оно возникало бы и гибло.
Аристотель. Правда.
Парменид. Если же оно не изменяется, то, конечно, и
не движется?
Аристотель. Конечно.
Парменид. далее, мы не скажем, что нигде не
находящееся стоит, ибо
стоящее должно быть всегда в каком-нибудь одном и
том же месте.
Аристотель. В одном и том же. Как же иначе?
Парменид. Таким образом, мы должны также признать,
что несуществую-
щее никогда не стоит на месте и не движется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Далее, ему не присуще ничто из
существующего: ведь, буду-
чи причастным чему-либо существующему, оно было бы
причастно и бытию.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, у него нет ни великости,
ни малости, ни
равенства.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. У него также нет ни подобия, ни отличия
ни в отношении
себя самого, ни в отношении иного.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. далее, может ли иное как-либо относиться
к нему, если
ничто не должно к нему относиться?
Аристотель. Не может.
Парменид. Поэтому иное ни подобно ему, ни
неподобно, ни тождествен-
но ему, ни отлично.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Ну, а будет ли иметь отношение к
несуществующему следую-
щее: "того", "тому", "что-либо", "это", "этого",
"иного", "иному",
"прежде", "потом", "теперь", "знание", "мнение",
"ощущение", "сужде-
ние", "имя" или иное что-нибудь из существующего?
Аристотель. Не будет.
Парменид. Таким образом, несуществующее единое
ничего не претерпевает.
Аристотель. Действительно, выходит, что ничего не
претерпевает.
Конец
7 гипотезы и переход к 8. [164b]
[Относительное и абсолютное отрицание единого с
выводами для иного] Гипотезы 7 и 8.
Парменид. Обсудим еще, каким в абсолютное должно
быть иное, если единого не существует.
Аристотель. Обсудим.
Парменид. Я полагаю, что иное прежде всего должно
быть иным, потому
что если бы оно и иным не было, то о нем нельзя
было бы рассуждать.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Если же об ином можно рассуждать, то иное
есть другое; в
самом деле, разве не одно и то же обозначаешь ты
словами "иное" и
"другое"?
Аристотель. По-моему, одно и то же.
Парменид. Разве мы не говорим, что другое есть
другое по отношению
к другому и иное есть иное по отношению к иному?
Аристотель. Говорим.
Парменид. Поэтому иное, чтобы действительно быть
иным, должно иметь
нечто, в отношении чего оно есть иное.
Аристотель. Должно.
Парменид. Что бы это такое было? Ведь иное не будет
иным в отноше-
нии единого, коль скоро единого не существует.
Аристотель. Не будет.
Парменид. Следовательно, оно иное по отношению к
себе самому, ибо
ему остается только это, или оно не будет иным по
отношению к чему бы
то ни было.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Стало быть, любые [члены другого] взаимно
другие как мно-
жества; они не могут быть взаимно другими как
единицы, ибо единого не
существует. Любое скопление их беспредельно
количественно: даже если
кто-нибудь возьмет кажущееся самым малым, то и оно,
только что пред-
ставлявшееся одним, вдруг, как при сновидении,
кажется многим и из ни-
чтожно малого превращается в огромное по сравнению
с частями, получаю-
щимися в результате его дробления.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, в качестве этих скоплений иное есть
иное по отноше-
нию к самому себе, если вообще существует иное,
когда не существует
единого.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, будет существовать множество
скоплений, из которых
каждое будет казаться одним, не будучи на самом
деле одним, поскольку
не будет единого?
Аристотель. Да.
Парменид. И будет казаться, что существует
некоторое их число, по-
скольку каждое из них - одно, при том, что их
много.
Аристотель. Именно так.
Парменид. И одно в них покажется четным, другое
нечетным, но это
противно истине, поскольку единого не существует.
Аристотель. Конечно, противно истине.
Парменид. далее, как было сказано, будет казаться,
что в них содер-
жится мельчайшее, однако это мельчайшее покажется
многим и великим в
сравнении с каждым из многочисленных малых
[членений].
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее, каждое скопление будет
представляться также равным
многим малым [членам]; в самом деле, оно лишь в том
случае представит-
ся переходящим из большего в меньшее, если
предварительно покажется
промежуточным, а это и будет создавать впечатление
равенства.
Аристотель. Естественно.
Парменид. Далее, будет представляться, что каждое
скопление имеет
предел по отношению к другому скоплению, хотя по
отношению к самому
себе оно не имеет ни начала, ни конца, ни середины.
Аристотель. Каким образом?
Парменид. А вот каким: когда кто-нибудь мысленно
примет что-либо за
начало, конец или середину таких скоплений, то
каждый раз перед нача-
лом окажется другое начало, за концом останется еще
другой конец и в
середине появится другая, более средняя, середина,
меньшая первой, по-
тому что ни в начале, ни в конце, ни в середине
нельзя уловить едино-
го, раз оно не существует.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. А все существующее, какое кто-либо
улавливает мыслью,
должно, полагаю я, распадаться и раздробляться, ибо
его можно воспри-
нять лишь в виде скопления, лишенного единства.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Конечно, издали, для слабого зрения,
такое скопление не-
обходимо будет казаться единым, но вблизи, для
острого ума, каждое
единство окажется количественно беспредельным, коль
скоро оно лишено
единого, которого не существует. Не правда ли?
Аристотель. Это в высшей степени необходимо.
Парменид. Таким образом, если единого нет, а
существует иное в от-
ношении единого, то каждое иное должно казаться и
беспредельным, и
имеющим предел, и одним, и многим.
Аристотель. Да, должно.
Парменид. Не будет ли оно также казаться подобным и
неподобным?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. А вроде того, как бывает с контурами на
картине. Если
стать в отдалении, то все они, сливаясь воедино,
будут казаться одина-
ковыми и потому подобными.
Аристотель. Конечно.
Парменид. А если приблизиться, то они оказываются
многими и различ-
ными и, вследствие впечатления отличия,
разнообразными и неподобными
друг другу.
Аристотель. Да.
Парменид. Так же и эти скопления должны казаться
подобными и непо-
добными себе и самим и друг другу.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. А следовательно, и тождественными и
различными между со-
бой, и соприкасающимися и разделенными, и
движущимися всеми видами
движения и находящимися в состоянии полного покоя,
и возникающими и
гибнущими, и ни теми, ни другими, и имеющими все
подобные свойства,
которые нам уже не трудно проследить, если единого
нет, а многое су-
ществует.
Аристотель. Сущая правда.
Конец 7 гипотезы и переход к 8.
[165e]
Парменид. Вернемся в последний раз к началу и
обсудим, чем должно быть иное в отношении единого, если единое не
существует.
Аристотель. Обсудим.
Парменид. Итак, иное не будет единым.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А также и многим, ведь во многом будет
содержаться и еди-
ное. Если же ничто из иного не есть одно, то все
оно есть ничто, так
что не может быть и многим.
Аристотель. Верно.
Парменид. А если в ином не содержится единое, то
иное не есть ни
многое, ни единое.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. И даже не представляется ни единым, ни
многим.
Аристотель. Почему так?
Парменид. А потому, что иное нигде никаким образом
не имеет никако-
го общения ни с чем из несуществующего и ничто из
несуществующего не
имеет никакого отношения ни к чему из иного; к тому
же у несуществую-
щего нет и частей.
Аристотель. Правда.
Парменид. Следовательно, у иного нет ни мнения о
несуществующем, ни
какого-либо представления о нем и несуществующее
решительно никак не
мыслится иным.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, если единое не существует,
то ничто из
иного не может мыслиться ни как одно, ни как
многое, потому что без
единого мыслить многое невозможно.
Аристотель. Да, невозможно.
Парменид. Итак, если единое не существует, то и
иное не существует
и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Следовательно, его нельзя себе мыслить
также ни как по-
добное, ни как неподооное.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. И также ни как тождественное, ни как
различное, ни как
соприкасающееся, ни как обособленное, ни вообще как
имеющее другие
признаки, которые, как мы проследили выше, оно
обнаруживает; ничем та-
ким иное не может ни быть, ни казаться, если единое
не существует.
Аристотель. Правда.
Парменид. Не правильно ли будет сказать в общем:
если единое не су-
ществует, то ничего не существует?
Аристотель. Совершенно правильно.
Парменид. Выскажем же это утверждение, а также и
то, что существует
ли единое или не существует, и оно и иное, как
оказывается, по отноше-
нию к самим себе и друг к другу безусловно суть и
не суть, кажутся и
не кажутся.
Аристотель. Истинная правда
