А.Ф.Лосев
РАННИЕ ДИАЛОГИ ПЛАТОНА И СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНОВСКОЙ ШКОЛЫ (окончание)
III. КРАТКИЙ
ОБЗОР НЕПОДЛИННЫХ СОЧИНЕНИЙ ПЛАТОНА
§ 1. Сочинения, кроме
«Определений»
1. Подлинность и идейная
близость. Изучение неподлинных платоновских сочинений
заставляет нас строго различать неподлинность и степень
фактической близости к Платону. Произведение, неподлинность
которого более или менее основательно доказывается
исследователями, часто по своим идеям довольно близко стоит к
подлинным сочинениям Платона, так что имеет смысл рассматривать
эти неподлинные произведения с точки зрения их фактической
близости к Платону.
Является ли данное
произведение подлинным или неподлинным — об этом можно спорить
сколько угодно, и споры эти никогда не прекращались. Казалось
бы, уж такой чисто платоновский диалог, как «Протагор», нигде и
ни у кого не должен вызывать никаких сомнений. А вот Вл.
Соловьев подверг сомнению даже и «Протагора», причем
опровержение платоновского авторства звучит у него довольно
внушительно. Но если спорен вопрос о подлинности, то из
сравнения этих неподлинных сочинений между собой и из сравнения
каждого из таких произведений с теми, которые подавляющим
большинством признаны подлинно платоновскими, можно делать
бесспорные выводы. Вот этой задачей, вполне ясной и разрешимой,
как нам кажется, и нужно заниматься в первую очередь. И если это
в кратком очерке невозможно, то возможна формулировка наиболее
важных выводов.
2. Сочинения,
максимально далекие от Платона. Сюда мы бы отнесли
сочинения, которые либо по своей тематике, либо по методу
рассуждения весьма мало напоминают подлинно платоновские.
Платонизм переплетается в этих сочинениях с настоящей
софистикой, так что иной раз трудно установить, что тут
платоновского.
„В «Демодоке» ставится вопрос о том,
как должно происходить совещание. Для этого нужно знание дела.
Если дело известно, то и совещаться нечего, а если неизвестно—то
и подавно (380 а—с). Другой вопрос
ο том, чьим советом нужно
пользоваться — знающих дело или своих близких (386 а—с). Но на
этот ложно поставленный вопрос в диалоге уже не дается никакого
ответа.
В «Сизифе» утверждается, что давать
совет может тот, кто знает данное дело, а не невежда (387
b
— 389 d).
А если человек не знает дела, он должен его исследовать, т. е.
учиться (389 d — 390
b).
Кроме того, советовать — это значит знать будущее, а будущего
никто не знает. Следовательно, нельзя быть и хорошим советчиком
(391 а—d).
В «Гиппархе» же трактуется вопрос о
корыстолюбии, которое определяется по-разному (225 а — 227 а).
Сначала указывается на необходимость рассмотрения идеи любви к
благу и различения между благом и злом (227 Ьс). Тогда
корыстолюбие есть любовь к прибылям (227
de). Но любовь к прибылям
бывает хорошая и плохая. Получается, что возможно и хорошее
корыстолюбие, и даже доказывается, что вообще всякая прибыль
хороша (232 be).
Вообще говоря, невозможно установить, что именно доказывается в
этом диалоге, ввиду сбивчивого нагромождения аргументов.
К этому же типу неподлинных сочинений
Платона мы отнесли бы диалоги «О добродетели» и «О
справедливости» .
3. Сочинения, которые более или
менее близки к подлинным произведениям Платона. В «Эриксии»
сначала утверждается, что богатство не есть самое важное,
поскольку здоровье важнее (393 с), но самое драгоценное — это
возможность судить о том, как лучше всего вести дела свои и
своих друзей (393 е). Следовательно, самый богатый — это
мудрейший (394 а). Он не нуждается в приобретении богатств и
отдельных видов знания и мастерства (394
b
— 395 а). Даже тот, кто в этом сомневается, должен признать
только такое богатство, которое соединяется со знанием добра и
зла (397 а—е). Без этого и деньги бесполезны (399 е — 406 а).
В «Клитофонте» говорится сперва, что
справедливость есть установление дружбы в государствах (409
d).
Эта дружба не просто единомыслие, так как нужно установить еще
цель этого единомыслия. Дальше говорится, что справедливость
есть умение вредить врагам и делать добро друзьям. Но
справедливость никогда не есть нанесение вреда. Она есть
мастерство, но неизвестно чего (410 b).
В «Миносе» ставится вопрос о том, что
такое закон. Сначала закон определяется как то, что узаконено
(313 b). Допущенная здесь тавтологическая ошибка в определении
не критикуется, а вместо этого приводится рассуждение, что
узаконенное может быть хорошим и плохим (313 с — 314 е). Далее
закон трактуется как выяснение сущего (315 а). Но существующие
об одном и том же законы всегда и везде разные (315 а—е). Но что
такое хороший закон, не определяется, а вместо этого описывается
законодательство Миноса (317 d — 321 b), которое, с нашей точки
зрения, слишком условно, чтобы его считать наилучшим.
В «Соперниках» утверждается, что
философия не есть многознание (133 е — 135 d). Привлекается
вопрос о справедливости, различении добра и зла, софросине,
знании себя самого (137 с — 138 d). Этот диалог больше других
приближается к платоновской манере мышления, особенно по вопросу
о софросине.
4. Сочинения, весьма ценные для
характеристики Платона. Среди диалогов, содержащих
многие явные черты неподлинности, можно указать некоторые ценные
для понимания Платона. Такую группу диалогов образуют «Феаг»,
«Алкивиад I», «Алкивиад II» и «Менексен». Их мы касались выше,
при характеристике раннего Платона.
5. Сочинения безусловно
неплатоновские, в которых благодаря виртуозной
методологии весьма искусно сплетается платоновское с
неплатоновским. В «Аксиохе» Сократ, который утешает умирающего,
говорит ему не только о бессмертии души, но и о том, что смерть
приводит лишь к нечувствительности,— это эпикурейский мотив (365
de). Смерть есть смена зла на
благо и уход в эфир — мотив стоический (366
ab). Эти мотивы есть и дальше
в учении о зле жизни, о тягостях старости (366 с — 368 е).
Смерть не имеет отношения ни к живущему, ни к мертвому — опять
эпикурейское рассуждение (369
be).
В заключение рисуется картина привлекательной небесной жизни
(371 с—е).
Эпикурейство точно так же, как и
стоицизм, имеет мало общего с платонизмом. Но автор «Аксиоха»
весьма талантливо пытается объединить эти три системы философии.
Получилось произведение, которое теперь доставляет нам большое
удовольствие своей философсколитературной стилистикой. Несмотря
на взаимное отчуждение трех указанных философских систем, их
объединение в диалоге рисуется и убедительно, и даже красиво.
Само собой разумеется, что противоположность трех систем
снимается в наших глазах только благодаря высокой
художественности сочинения.
К этому же типу неподлинных сочинений
Платона мы отнесли бы еще «Алкиону». В этом замечательном
диалоге развивается идея взаимопревращаемости всего
существующего. Собственно говоря, такая идея принадлежит вообще
всей античной философии. Досократовские мыслители, учившие о
материальных элементах, всегда говорили и об их сгущении и
разрежении или об их легкости или тяжести, так что земля, вода,
воздух и огонь, а иной раз даже и эфир обязательно превращались
друг в друга. Это мы найдем и в стоицизме и в неоплатонизме. И
эта идея, конечно, не чужда Платону и Аристотелю. Но в текстах
этих двух философов такую идею всеобщей взаимопроницаемости и
взаимопревращаемости можно найти только в результате тщательного
анализа текстов. Что же касается автора «Алкионы», то эта
общеантичная идея дана у него в совершенно обнаженной форме, в
чистом виде и без указания связи этой идеи с философией Платона.
В конце концов от диалога получается какое-то даже неантичное
впечатление, поскольку античные мыслители всегда пытались
объединять непрерывное становление с прерывными структурами
бытия. Диалог написан с таким блеском, что его можно считать
одним из лучших произведений античной философии вообще.
§ 2. «Определения» —
лексикографический итог всей философии Платона
1. Общая характеристика.
Среди неподлинных сочинений Платона есть одно, обладающее
большой историко-философской значимостью, о котором можно одновременно сказать и что оно совершенно неподлинно, и что оно
очень близко самому Платону. Безусловная неподлинность этого
сочинения явствует уже из одного того, что это есть словарь
платоновских терминов, в то время как ни Платон, ни его
философско-литературное окружение не могли ставить себе такие
абстрактно-научные задачи.
..
С другой стороны, надо помнить, что
подобного рода лексикография началась уже с Аристотеля, который
в V книге своей «Метафизики» дает не что иное, как именно анализ
терминологии тогдашней философии. Но псевдо-платоновские
«Определения» составлены отнюдь не в стиле лексикографии
Аристотеля. Эта последняя представлена в нарочито
дифференцированно-понятийном виде, в то время как «Определения»
дают анализ каждого термина скорее в глобальном виде или с точки
зрения его семантики. Сейчас мы увидим, что высокая
историко-философская ценность «Определений» от этого не
страдает. Однако сделаем сначала общее введение к этому
трактату.
В «Определениях» предпринята попытка
дать сжатую формулировку 186 понятиям, охватывающим разные
стороны человеческой мысли и жизни. Все определения можно
приблизительно разделить по темам, связанным с бытием космоса,
божеством, вечностью, временем, судьбой. Главным понятием
оказывается «душа» с ее потенциями и ощущениями (зрение, слух и
т. д.), определяются также составные части добродетели (разум,
справедливость, рассудительность, мужество и др.),
многочисленные свойства человеческого характера (кротость,
скромность, порядочность и т.д.), нравы, взаимоотношения людей
(дружба, единомыслие, любовные влечения и др.), их общественные,
государственные, семейные, религиозные обязанности и, наконец,
такие важные понятия, как мнение и ощущение, знание, мудрость и
философия. Все эти определения никакому формальному разделению
не поддаются (и не перечисляются, как это бывало часто,
например, в сборниках сентенций, в алфавитном порядке).
Однако бессистемность определений
исчезает, если принять во внимание контекст произведений
Платона. Вполне твердо можно сказать: в «Определениях»
сформулированы те понятия, которыми оперирует Платон в своих
диалогах. Вся проблематика Платона и его школы находит в
«Определениях» законченное выражение, и с точки зрения
соответствия развитию диалогических тем и мотивов представленные
здесь понятия вполне поддаются упорядочению, обретая
своеобразную систематичность, и свидетельствуют о достаточно
продуманной логике мысли автора.
Каждое из определений, выходя за
рамки автономности, как бы обрастает идейно-художественной
плотью, составляя зерно разных типов диалектической беседы
главного платоновского героя — Сократа. Перед нами обобщение тех
понятий, к точной дефиниции которых стремится приобщиться Сократ
в спорах с софистами, и споры эти иной раз так и не находят
окончательного завершения и разрешения. Автор платоновской школы
пытается в «Определениях» прийти к неоспоримым формулам понятий,
вызывавших некогда в диалогах Платона бесчисленные словесные
прения и потоки красноречия их участников.
Сделаем теперь несколько конкретных
замечаний относительно отдельных терминов, которые
рассматриваются в «Определениях», и попробуем наметить их
историко-философское значение. Картина здесь получается до
чрезвычайности пестрая.
2. Определения малоценные.
Этот раздел поясняемых терминов чрезвычайно обширен.
Прежде всего бросаются в глаза
определения, которые вовсе не являются определениями или вообще
ничего не говорят. Если «прекрасное» определяется как «благо»
(414 е) без всяких дальнейших подробностей, то, очевидно, это не
есть определение, поскольку «благо» тоже требует для себя
определения, и оно, заметим, в дальнейшем дается. Таково же
определение «дара» как обмена любезностью (414 а) или
«своевременности» как использования удобного момента (413 с) и
«благоприятного времени» как момента, удобного для принесения
пользы (416 а). Ничего не говорит и определение «мудрого»
как'украшения души (414 е), или «неистовства» как губительного
состояния (416 а).
Далее, имеется большое число
определений, построенных по принципу тавтологии, или по типу
логической ошибки
idem per idem,
когда дается только внешнее, описательное разъяснение термина,
основанное на более или менее случайных признаках. «Вечное» —
то, что существует во все времена (411 а). «Беспечальность» —
способность не впадать в печаль (412 с). «Единомыслие» —
одинаковое отношение ко всему сущему (413
b).
«Единодушие» — единство мнений (413 е). «Нужда» — недостаток
благ (416 а). Таковы же «погрешность», «зависть», «болтливость»,
«надежда», «невольное», «обучение», «воспитание», «внушение»,
«помощь», «кара», «спасать» (416 а).
Таковы же определения из области
личной жизни в физиологическом, психологическом и социальном
аспектах: «старость», «дыхание», «зрение» (411 с),
«изобретательность» (413 а), «осторожность», «внимание»,
«одаренность», «понятливость» (413d),
«хорошее настроение», «усердие» (413 е), «предусмотрительность»,
«память» (414 а), «опытность» (414 с), «тревога» (415
d),
«невосприимчивость», «страх», «потрясение» (415 е).
Среди терминов из
области нравственности различаются термины положительного
характера: «отвага», «трудолюбие» (412 с), «бескорыстие»,
«кротость» (412 d), «проницательность» (412 е), «бесстрастие»,
«миролюбие» (413 а), «доброжелательство», «выбор» (413d),
«правдивость» (413с), «милость» (413 е), «полезное», «выгодное»
(414 е), «воздержный», «владеющий собою», «порядочный человек»
(415 d), «стыд» (416 а) — и термины отрицательного характера:
«лесть», «злоба», «дерзость» (415 е), «отсутствие
самообладания», «вялость», «трусость», «хвастовство»,
«бесстыдство», «наглость», «честолюбие», «дурные задатки» (416
а), куда в известном смысле может относиться и «пренебрежение к
философии» (415 е).
Таковы же некоторые из
терминов, обозначающие более специальные взаимоотношения между
людьми: «родство» (413 b), «товарищество» (413 с), «вклад,
внесенный на хранение» (415 d) ; среди них — термины
юридического и военного характера: «правый суд» (413 d),
«законность», «почесть» (413 е), «победоносность» (414 а),
«законное» (414 е), «законодатель» (415 b), «государственный
муж», «гражданская добродетель», «воинское искусство», «военный
союз» (415с), «деспотия» (415 е), «клевета», «несправедливость»
(416 а). К этому же типу относятся и термины из религиознои
жизни: «предвидение», «искусство прорицания» (414 b),
«бессмертие» (415 а), «празднество» (415 а), «жертвоприношение»,
«молитва» (415 b)
— и из области астрономии, например: «день», «заря», «полдень»,
«ночь» (411 b).
Имеется ряд очень слабых определений,
которые удивляют случайностью привлекаемых признаков: «калокагатия»
(412 е), «легкомыслие» (413 а), «совещание», «благовременье»
(414 а) и др. Некоторые из такого рода определений звучат, кроме
того, и весьма банально: «человеколюбие» (412 е), «свобода от
страха» (413 а), «сообразительность» (414 а), «свидетельство»
(114 е).
С известной точки зрения вообще все
приведенные сейчас определения имеют банальный и обывательский
характер.
Совсем другого типа те определения, в
которых можно усмотреть реальную сущность предмета, хотя
покамест еще достаточно одностороннюю.
3. Определения не очень
понятные. Переходя к тем определениям, в которых можно
видеть более основательный логический метод, необходимо отметить
сначала такие определения, которые только внешне построены
логично, а на самом деле покамест еще просто лишены понятности
или содержат в себе противоречие. Если термин «мышление»
определяется как «принцип науки» (414 а), то здесь не известно
еще ни что такое «принцип»
(arche), ни что такое «наука»,
или «знание»
(epistëmë). Если в термине
«знание» сначала устанавливается независимость знания от логоса
(причем, как это понимать, неизвестно), то потом утверждается,
что знание есть все-таки логос, а именно истинный логос,
закрепленный в разуме (414 с). Тут не понятно ни то, что такое
логос, ни то, что такое истинный логос, ни то, что такое дианойя
(что нужно опять-таки переводить либо как «разум», либо как
«рассуждение»), при помощи которой осуществляется истинный
логос. Все это определение из-за непонятности и сбивчивости его
основных признаков вообще очень трудно считать определением.
Совершенно непонятны определения терминов «величие» (412 е),
«дружеское расположение» (413 b). В «небе» вопреки веей
античности и Платону, оказывается, нет воздуха (411 с), так что
воздух выше самого неба. Что же касается «воздуха», то он
определяется как естественное передвижение по пространству (411
с), т. е. воздух здесь оказывается уже внутри неба.
Последующие определения более удачны.
4. Односторонние определения.
«Благо» определяется как то, что существует ради него самого
(413 а), «благородство» — как возвышенный нрав (413 Ь),
«священная чистота» — как воздержание от погрешений в отношении
богов (414 ab)
; все такого рода определения не тавтологичны и не банальны и не
непонятны, но только односторонни. Таковы же определения
терминов: «здравомыслие» (414 а), «свободное», «благочестие»
(415 а), «власть», «правление» (415 Ь), «софист» (415 с),
«хороший человек» (415
d). ,,
5. Определения с
правильным перечислением признаков, но без их сведения воедино.
В термине «бог» правильно указываются те признаки, которые и у
Платона, и во всей античности считались необходимыми, но не
дается сведения таких признаков в одно целое: вечность,
самодовление в блаженстве, порождение блага, бессмертие (411 а).
В термине «становление» правильно указываются признаки «движения
к бытию» и оттенки этого движения, но не указывается
непрерывность (411 а). В определении термина «самодовление»
также нет сведения определяющих признаков (412 Ь). Интересно,
что термин «благо» встречается в трактате два раза. Одно
употребление этого термина мы сейчас только что указали как
одностороннее. Но в другом случае (414 е) «благо» определяется
гораздо шире — и как причина существующего, и как его цель, и
как его самодовление. Эти правильные, с точки зрения Платона,
признаки не сведены воедино в некую целостность. К этой же
группе определений относятся термины: «время» (411 а),
«справедливость» (411 d), «хладнокровие» (412 Ь), «свобода»,
«скромность» (412 d), «порядочность» (412 е), «слог» (414 d),
«произвольное» (415 а), «потенция» (416 а).
6. Определения с правильным
перечислением признаков с их сведением воедино. К этой
группе можно было бы отнести такие термины, как «судьба» (411
Ь), в определении которой не без тавтологии основное значение
указывается точно — «путь от неведомого к неведомому». В термине
«дружба» (413 ab)
устанавливается несколько признаков, но один из них трактуется
как более общий — единомыслие относительно образа жизни. Сюда же
можно отнести и термины: «солнце»(411
ab), «выдержка» (412 Ь),
«блаженство» (412
de). Так, например, «солнце»
определяется признаками, которые легко сводятся воедино: это —
одушевленное вечное огненное существо, всюду и всеми видимое.
7. Точные определения через род
и видовой признак, но без подробностей. Эта группа
определений в основном является не чем иным, как аристотелизмом,
хотя отдельные черты таких определений, несомненно, наличны и у
Платона. Уже термин «определение» (414 d) так прямо и говорит о
роде и видовом признаке. Таковы и «доказательство» (414 е),
«умеренность», «мера» (415 а). В известном смысле сюда можно
относить и термин «основоположение» (415 Ь). Весьма близкими к
установлению логического смысла являются также определения
терминов «имя», «речение» (414 d), «звуковой элемент» (414 е). В
этих трех терминах родовым понятием является членораздельный
звук, а видовым признаком — наличие осмысления.
Если к объективной области бытия
относятся «потенция», «элемент» (411 с) и «порядок» (413 d), то
в разбираемой группе определений довольно много терминов,
относящихся и к субъективной человеческой жизни. Таковы «душа»
(411 с), «терпеливость» (412 с), «великодушие» (412 е), «благомыслие»
(413с), «вера», «воля» (413с), «мнение», «ощущение» (414с),
«человек» (415 а).
Общественно-политическая деятельность
человека тоже не осталась без внимания в анализируемой нами
сейчас терминологии: «искусство государственного правления» (413
Ь), «совет» (413 с), «государство» (413 е), «награда» (415 а),
«закон» (415 Ь).
8. Точные определения через род
и вид, но с подробностями. Необходимо сказать, что к
этой группе определений относятся определения не только
логически точные, но и имеющие разного рода весьма ценные
подробности. Из всех групп определений эту группу необходимо
считать наиболее совершенной.
Сюда мы бы отнесли скорее такие
термины, как «разумность» (411 d), «рассудительность»
(411 е) и «мудрость» (414 Ь). С античной точки зрения и с точки
зрения Платона, мудрость действительно есть прежде всего
беспредпосылочное умозрительное знание вечных предметов,
направленное также и к разумному осмыслению всего существующего.
Правда, здесь не очень понятен момент беспредпосылочности,
отнесенный у самого Платона («Государство» VI 510
b)
к той первой ипостаси, которая «запредельна сущности» (там же,
VI 509 b), т. е., надо полагать, выше и самой мудрости.
«Рассудительность» (софросина) действительно есть уравновешенная
и гармоническая слаженность естественных побуждений человеческой
души, обладающая характером самодовления. «Разумность»
определяется так же, как и «мудрость», но с добавлением признака
жизненной практики. В двух последних определениях нужно считать
очень ценными указанные здесь более подробные признаки. Отметим,
что наряду с такими весьма ценными имеются определения
(например, определение терминов «мышление» и «знание»), которые
дают весьма неясную и противоречивую картину.
В этой группе мы находим и ряд
терминов нравственного характера: «добродетель» (411
d),
«справедливость» (411
de) и «мужество» (412
ab). Здесь мы обратили
бы особое внимание на термин «справедливость», в определении
которого подчеркивается ярко выраженный у Платона момент
гармонии всех добродетелей.
В виде достойного завершения этой
наиболее ценной группы определений появляется термин «философия»
(414 b). В качестве ее основного признака выставляется
стремление человеческой души к самодовлеющей истине при помощи
ее разумного устроения.
§ 3. Общее заключение
Если отказаться от точного решения
вопроса о неподлинности как таковой указанных сочинений Платона,
а сосредоточиться на выявлении степени идейной близости всей
этой псевдоплатоновской литературы к Платону, то сразу же станет
явным различие в самой степени этой близости.
Имеется целый ряд сочинений очень
слабых и по своей логической структуре, и по своему содержанию.
Имеется целый ряд сочинений более или менее близких к Платону,
из которых с большой пользой для истории философии могут быть
извлечены ценные моменты, заслуживающие нашего внимания и во
многой дополняющие наше представление о подлинном Платоне. Среди
них есть такие сочинения, которые привлекают наше внимание своим
блеском и глубиной.
Наконец, все эти псевдоплатоновские
сочинения увенчивает весьма любопытный трактат, который
вследствие своей близости к Платону получает огромное
историко-философское значение, хотя в то же самое время
отличается своей далекостью от Платона, превосходящей всю
псевдоплатоновскую литературу. Это — «Определения». Их
историко-философский анализ обнаруживает пестроту представленных
определений: от общеупотребительных до безусловно близких к
самому Платону. В этом трактате нет терминов, которые отражали
бы основные этапы развития платоновской системы. Нет таких
терминов, как «единое» (может быть, некоторой заменой является
здесь термин «благо»), «число», «ум», «космическая душа» и
«космос». Нет таких терминов, как «парадигма», «демиург», «эйдос»,
«идея», «материя», «подражание», «искусство», «истина»,
«диалектика». Однако анализ показывает, что целый ряд весьма
существенных для Платона терминов рассмотрен в трактате
совершенно в платоновском духе.
Собственно говоря, иной картины от
всей этой псевдоплатоновской литературы нельзя было и ожидать.
Она ведь растянулась на несколько столетий и отражала самые
разнообразные типы и степени философской учености. При условии
историко-философского анализа, учитывающего всю эту вполне
понятную и естественную пестроту, чтение и изучение
псевдоплатоновской литературы приводит к огромному результату,
мимо которого не может пройти ни знаток, ни любитель античной
философии.
IV. АНТИЧНЫЕ
ШКОЛЬНЫЕ КОММЕНТАТОРЫ ПЛАТОНА
Двух своих корифеев — Платона и
Аристотеля — последующие античные мыслители не только никогда не
переставали почитать, но и старались излагать и комментировать.
Были периоды античной философии, когда это комментаторство
особенно процветало. То, что Платона и Аристотеля усиленно
комментировали в александрийский период античной истории, т. е.
на рубеже двух эр, нисколько не удивительно, потому что
эллинистическая Александрия вообще занималась изданиями и
переизданиями античных писателей, о чем можно судить по анализу
дошедших от того времени текстов. Александрийское
комментаторство Платона особенно процветало во II в. н.э., а
также в самый последний период античной философии, в IV—VI вв.
н. э. Можно написать целую историю платоно-аристотелевского
комментаторства, которая даже и в настоящее время, несмотря на
большое количество детальных исследований, все еще остается во
многих пунктах неясной и даже почти никак не представленной
документально. В данном кратком очерке мы хотим обратить
внимание читателя на работы двух таких комментаторов Платона,
которые не комментируют его текст строка за строкой, а создают
общую и притом критически продуманную картину платоновской
философии вообще. Это сочинения Альбина и Анонима.
§ 1. Альбин
1. Общие сведения. По
разного рода косвенным данным можно установить только то, что
Альбин жил во II в. н. э., что он слушал платоника Гая в Афинах,
что в самой середине II в. он Читал лекции по философии в
Смирне, где его учеником был известный в последующем врач и
философ Гален. Обзор всех этих скудных данных об Альбине вместе
с кратким изложением его философии и ряд других вопросов
второстепенной важности читатель может найти у Пьера Луи,
который издал впервые критически проверенный греческий текст
Альбина, сделал его французский перевод и составил указатель
терминов 9. Этой весьма ценной работой мы и будем
пользоваться в нашем кратком очерке об Альбине.
Имеется ряд вопросов второстепенного
для нас значения, которые мы здесь рассматривать не будем, а
только на них укажем. Предлагались разного рода названия
трактата. Спорили также о составе дошедшего до нас текста, в
котором отнюдь не все приписывалось Альбину. Ставился не раз
вопрос об источниках, которыми пользовался Альбин. Вместо этих и
других подобных вопросов мы коснемся только основного содержания
трактата и укажем на ряд его специфических особенностей, равно
как и на степень соответствия трактата текстам самого Платона.
9
Albinos. Epitome par
Pierre
Louis. Paris,
1945.
Среди
вступительных замечаний, вероятно, будет нелишней общая
характеристика трактата Альбина, которая должна помочь нам в
дальнейшем при изучении деталей. Если сказать кратко, то общая
направленность трактата, несомненно, преследует цель преподать
философию Платона в школьном варианте, детально сформулировать и
обобщить слишком разбросанные и часто совсем не координированные
тексты Платона и, наконец, охарактеризовать философию Платона
как логически продуманную систему. Всякий, кто знакомится с
диалогами Платона, всегда бывает поражен пестротой и малой
согласованностью отдельных проблем, доходящей здесь иной раз до
беллетристической или полубеллетристической подачи глубоких
философских проблем. Свести их все воедино, указать, что в них
главное, а что второстепенное, и представить все это в виде
логически продуманной системы, — это еще и теперь является
труднейшей задачей для историка философии, требующей огромных
усилий. Тем более приходится быть благодарным тому мыслителю,
который еще во II в. н. э. задался целью описать платоновскую
философию как логически продуманную систему, так что и теперь
этот труд скрупулезнейшего комментатора является полезным и
нужным для понимания Платона.
2. Композиция трактата.
Трактат Альбина по своему содержанию чрезвычайно разнообразен и
даже излишним образом насыщен дефинициями и дистинкциями. Но
автор принимает все меры к тому, чтобы его изложение было ясным
и раздельным, и о переходе от одной проблемы к другой он иной
раз даже сам специально оповещает (как, например, в конце гл.
III и в начале гл. VII, VIII и XXVII). Мы сначала дадим самое
общее разделение трактата, чтобы облегчить читателям быстрое
усвоение его в целом. Трактат можно разделить на четыре части.
Первая часть, или введение (гл.
I—HI).
Здесь устанавливается предмет философии. Он заключается в умении
различать материальную и плохо расчленимую чувственность, с
одной стороны, и вечное, устойчивое бытие, которое созерцается
только умом и поэтому называется умопостигаемым. В связи с этим
сам автор делит платоновскую философию на три момента: «теорию»,
или созерцание умопостигаемого, «практику», или учение об
осуществлении «теории», и «диалектику», которая является наукой
о логосе, т. е. о такой идеально умопостигаемой сущности,
которая конкретно и реально осуществляется в слове (III 1).
Исходя из этого в гл. III устанавливается композиция дальнейшего
изложения. Выделяются следующие три части трактата: о диалектике
трактуют гл. IV—VI, о теории — гл. VII — XXVI и о практике — гл.
XXVII—XXXV. В последней главе (XXXVI) дается общее заключение и
указывается основная тема трактата. Более простого и ясного
разделения философии Платона, мы бы сказали, нельзя себе и
представить.
3. Характер введения (II
2—4). Здесь мы подчеркнули бы проповедь личной жизни подлинного
философа. Эта жизнь трактуется как полная и совершенная отдача
себя истине, откуда и предварительное указание на
соответствующие добродетели.
4. Диалектика. В
логическом порядке, который дается в гл. III, диалектика
помещена на третьем месте, поскольку она совмещает в себе теорию
и практику. Фактически, однако, сначала рассматривается
диалектика, а уже потом — теория и практика.
Что касается
части, посвященной диалектике, то сначала здесь дается
определение тех категорий, которые необходимы для
диалектического построения. Этому посвящена вся гл. IV, где
рассматриваются: категории «судящий», «судимое» и «суждение» (IV
1); разум, охватывающий и все неразумное, наряду с разумом,
реально доступным человеку (2) ; человеческий разум, точный,
научный, созерцающий истину, и разум вероятный, созерцающий
только становящуюся действительность (3) ; в отличие от чистого
разума, мыслящего умопостигаемое, разум в душе есть чувственный
отпечаток внешнего воздействия, который и сохраняется в памяти
(4) ; мнение как соединение памяти с ощущением, могущее быть как
истинным, так и ложным (5) ; чистое мышление, т. е. до внедрения
души в тело, и мышление на основании памяти и от природы
внедренных форм (6) ; отсюда — различение первичного и
вторичного мышления, равно как и различение первичного и
вторичного ощущения, причем первичное и вторичное везде
предполагают здесь друг друга (7) ; умопостигаемый космос есть
ум вместе с его адекватным воспроизведением при помощи логоса, и
чувственный космос есть результат мнения в соединении с
ощущением (8).
Этот обзор основных категорий
мышления необходим автору для того, чтобы формулировать сущность
диалектики. Сущность диалектики рассматривается в гл. V и VI.
Если отказаться от всех деталей и сосредоточиться на самом
главном, формулируя его в максимально доступном для современного
читателя виде, то можно сказать следующее.
Диалектика есть принцип
науки, а чтобы следовать такому принципу, надо знать смысл
каждой вещи и уметь развивать этот смысл до простой и очевидной
системы. Значит, сначала нужно отличить одну вещь от другой;
потом дать ее определение по ее роду и виду; затем нужно это
определение проанализировать с точки зрения наличия в нем его
первичного принципа, и, наконец, надо уметь вообще восходить от
одного частного к другому частному и от частного к общему, т. е.
надо пользоваться индукцией. О различении трактуется в V 1—2, об
определении — в 3, об анализе — в 4—6 и об индукции — в 7.
Но различение для Альбина только
первая и пока еще достаточно абстрактная ступень. Подлинная
диалектика возникает в тот момент, когда мы начинаем оперировать
цельными предложениями, что и вытекает из определения диалектики
как науки о словесно-смысловых операциях. Для нашего
вступительного очерка нет нужды исследовать все тезисы Альбина в
этой VI гл. Однако на два обстоятельства мы обратили бы внимание
читателя.
Первое заключается в той весьма
продуманной последовательности изложения, которая характерна для
всего трактата, и это все время следует иметь в виду. Так, могло
показаться странным, что Альбин, произведя разделение философии
на теорию, практику и диалектику, начинает вдруг как бы с конца,
с диалектики. Однако это сделано вполне намеренно, ради
постепенного перехода от низшего к высшему. Диалектика в узком
смысле слова, по мнению Альбина, есть наука о словесном
осмыслении, т. е. о том, что наиболее конкретно выражено в
мышлении. В таком случае действительно лучше начинать с
диалектики как естественного для человека метода мышления и уже
потом переходить к теории в общем смысле слова, т. е. к учению о
первопричинах. Так же и в самой диалектике у Альбина сначала
говорится об отдельных категориях, на которых базируется
диалектика, а уже потом он переходит к суждениям, да и в области
учения о суждениях сначала говорит о методах получения суждений,
а потом уже о методах соотношения этих суждений.
Второе обстоятельство, 'на которое мы
обратили бы внимание читателя, сводится к тому, что для
характеристики соотношения суждений Альбин привлекает
Аристотеля. Именно, Альбин понимает все заключенные в логике
Аристотеля суждения об общем, частном и единичном как суждения
чисто диалектические. По этому поводу надо сказать, что наша
традиционная наука слишком уж преувеличивает формализм
аристотелевской силлогистики. Если Аристотель занят формальной
логикой, то это вовсе не для отмены диалектики, а только для
выявления в ней самой структуры логических операций. В этом
смысле Альбин, безусловно, прав.
5. Теория.
Согласно указанному выше (III 1) тройному делению философии и
после исследования диалектики Альбин переходит к теории. Теории
посвящены у него гл. VII—XXVI. Эта часть разделяется (тоже
весьма четко) на математику (VII), теологию (VIII—XI) и физику (XII-XXVI).
То, что Альбин начинает свое общее
учение о теории с математики, вполне понятно, поскольку
математические дисциплины — арифметика, геометрия, стереометрия
и астрономия (куда в дальнейшем присоединяется еще и музыка как
гармония небесных сфер) — являются учениями о смысловых
структурах вещей при абстрагировании от их слепо-чувственного
понимания и использования. Заметим, что и здесь у Альбина
железная последовательность мысли, поскольку математика и музыка
есть дальнейшее развитие и усложнение тех основоположений, о
которых трактует диалектика в узком смысле слова.
То, что
центральная часть всей теории именуется теологией, нисколько не
должно нас удивлять, ведь вся теория у альбиновского Платона
есть учение о принципах сущего. Но каждый бог в платонизме есть
не что иное, как именно тот или другой принцип той или иной
области космоса. В главах VIII—XI, посвященных теологии, сразу
же обращает на себя внимание то, что речь здесь идет не только о
богах как таковых, но и вообще о первопринципах. Таким
первопринципом является прежде всего материя, для которой Альбин
дает определение точно по платоновскому Тимею (VIII). Второй
первопринпип — парадигма, или идея, поскольку вечно становящаяся
материя требует для себя устойчивого смыслового оформления. При
этом дается точное платоновское определение идеи. Это есть не
что иное, как вечный образец осмысления того, что существует по
природе (IX 2). Тут же весьма четко дается доказательство
существования идей (3—4). И наконец, третьим первопринципом
выставлен «бог». Здесь особенно нужно прислушаться к тому, что
говорит Альбин. Красноречивая характеристика этого первоначала,
даваемая в гл. X, сводится к одному: бог есть все, взятое в
целом, и потому он выше всех единичностей, из которых состоит
это все; но это все только потому и есть все, что оно существует
решительно во всем, т. е. во всем единичном и частном, хотя
везде и по-разному. Другими словами, это есть, попросту говоря,
платоновское первоединое. К этому примыкает и общее рассуждение
о первопринципах как о бестелесном, причем бестелесной
оказывается даже и материя, если ее брать как принцип
становления, а не как результат этого становления, который,
конечно, есть уже в том или ином смысле тело (XI).
Третью область теории как учения о
принципах, после математики и теологии, составляет физика. Тут
тоже нужно отдавать себе отчет в специфике античной
терминологии. Так же как и теологию нельзя понимать как учение
только о богах, античную физику тоже нельзя понимать в нашем
смысле слова. Это, скорее, некоего рода натурфилософия. Сначала
Альбин говорит о космосе в целом или, точнее, о переходе хаоса к
космосу (XII). Тут нужно отбросить библейское понимание
творения. У альбиновского Платона бог «творит» космос, но бог
вовсе не творит материю в ее. субстанции. Эта материя так же
вечна, как и сам бог. Что же касается творчества бога, то оно
относится только к упорядочению хаотической массы материи, и по
времени это творчество бога вовсе не позже хаотической материи.
В гл. XII содержится суждение, совершенно исключающее всякую
возможность толковать платоновскую теорию творения мира на манер
библейского учения.
Далее речь идет об элементах,
составляющих космос, т. е. о земле, воде, воздухе и огне (XIII),
а потом о душе космоса как о принципе гармонии элементов (XIV) и
о проявлениях души в виде демонов (XV—XVI). Особенно подробно
говорится о человеке — о происхождении его тела (XVII), о его
телесных ощущениях (XVIII— XX), о дыхании (XXI), о причинах
болезней (XXII), излагается и учение о телесном разделении души
согласно общему различию разума и чувственности (XXIII—XXIV).
Естественно, что учение о человеческой душе завершается
доказательством ее бессмертия (XXV) и соединения в ней свободы и
необходимости (XXVI).
6. Практика. Наконец,
согласно общему разделению философии, Альбин после диалектики и
теории переходит к практике. Вся эта часть (XXVII—XXXIV)
является учением о добродетели на основе концепции высшего
блага. Как в теории высшим первопринципом было то благо, в виде
которого является первоединое, так и теперь в практике исходный
момент — это устроение человеческой жизни по образу этого
первоединого, а все прочее объявлено второстепенным и условным,
относительным (XXVII). Поэтому ясно, что наивысшая добродетель —
это подражание первоединому (XXVIII), а все частные добродетели
являются только тем или иным приближением к нему (XXIX—XXX).
Согласно исконному сократо-платоновскому учению, по доброй воле
никто не совершает зла, и если кто и совершит зло, то по
незнанию (XXXI). Очевидно, здесь мыслятся благо и ум не в
житейском смысле слова, когда остается неизвестным, что такое
благо само по себе, но в абсолютном смысле, когда знающий, т. е.
тот, кем овладели благо и ум, действительно уже не может
совершать зла. В свете этого учения о благе рассматриваются
вопросы об удовольствии или неудовольствии (XXXII), о дружбе (XXXIII),
о политических добродетелях (XXXIV) и об отличии философа от
софиста (XXXV).
7. Заключение. Перед
Альбином стояла очень трудная задача — дать в виде системы
платоновскую философию, которая почти нигде не представляет
никакую систему и оказывается внедренной в очень живой и
художественно преподносимый полубеллетристический материал.
Справился ли Альбин с этой задачей? Можно сказать, что трактат
Альбина является в этом смысле весьма ценным и поучительным
построением. Логическая сторона платоновской философии
представлена у Альбина очень подробно и весьма убедительно,
литературно выразительной же стороной философии Платона Альбин
не занимается. Для общей характеристики трактата мы бы сделали
еще только два-три замечания.
Что теория и практика объявлены у
Альбина основными частями платоновской философии, это правильно.
Но понимание Альбином диалектики требует некоторого разъяснения.
В основном, согласно общему триадическому разделению, диалектика
должна быть синтезом теории и практики. Альбин, однако,
определяет диалектику как науку о смысловой словесности, т. е. о
логосе. Чтобы не сбиться с толку, тут нужно иметь в виду, что
осмысленное слово понимается и у Платона, и почти во всей
античной философии как именно синтез внутреннего мышления и его
внешнезвукового выражения. Таким образом, место диалектики
указано у Альбина правильно.
Самое же главное, что при построении
диалектики Альбин все время руководствуется исканием синтеза
идеального и материального. И тут особенно необходимо иметь в
виду, что в конечном счете диалектическое определение
завершается у Альбина возведением его к беспредпосылочному
принципу. Мысль здесь очень проста и понятна. Ведь никакую вещь
нельзя свести только к ее признакам, так как иначе не будет
носителя этих признаков и отпадет самая возможность приписывать
что-нибудь чему-нибудь. И раз носитель признаков выше самих
признаков, то к нему и нужно восходить — и уже не как к одному
из признаков, но как к носителю этих признаков. Это и значит, по
Платону и по Альбину, переходить к беспредпосылочному принципу.
Таким образом, существенное свойство диалектики — указывать
единство противоположностей — у Платона и у Альбина вполне
соблюдено.
Еще мы обратили бы внимание на то,
что учение о принципах Альбин делит на теологию, физику и
математику. Выше мы уже имели случай сказать, что теология у
Альбина вовсе не есть просто учение о богах, это также и учение
об общих принципах бытия. Точно так же и физика есть не просто
наука о явлениях природы, но вторая часть теории —
натурфилософия, и математика не есть наука только о практических
расчетах и вычислениях, но и учение о принципе смысловой
структуры чувственных данных.
Наконец, в целях общей характеристики
и общего вывода необходимо указать еще и на то, что платоновские
принципы Альбин вовсе не понимает в их изолированной данности.
Он совершенно правильно усматривает, что у Платона эти принципы
всегда заряжены реальным действием, всегда обязательно являются
заданностью, предвосхищением своих бесконечных воплощений,
чистой возможностью, парадигмой. Понятно, следовательно, почему
и Платон и Альбин говорят не только о принципах, но и о
причинах. Это отсутствие абсолютной изоляции между идеей и
материей выражается еще и в том, что идее тоже свойственна своя
собственная материя, благодаря которой возникает умопостигаемый
космос, а материи свойственно свое идеальное построение, в
результате чего возникает чувственно постигаемый космос. А эти
два космоса у Платона и Альбина объединяются в одно целое,
которое находит выражение в иерархической картине конструкции
бытия вообще 10.
Нам представляется, что Альбин очень
хорошо подметил у Платона эту всеобщую диалектику перехода от
первоматерии к первоединому. Его трактат является драгоценным
документом в длинной истории платоновского комментаторства.
§ 2. «Пролегомены» к философии
Платона анонимного автора
1. Общая характеристика
трактата. Этот маленький анонимный трактат поздних
античных времен, без преувеличения можно сказать, является
своего рода замечательным произведением. Поскольку в нем есть
ссылки на Ямвлиха и Прокла, трактат этот мог быть написан не
раньше конца V — начала VI в. н. э. Поздний характер этого
произведения явствует из склонности его автора к чрезвычайной
детализации предмета и из его попыток каждую деталь закреплять
терминологически. Согласно этому трактату, способов восхождения
от низших предметов к высшим, по Платону, шесть, предмет диалога
может быть рассматриваем с десяти точек зрения, а способов
поучения у Платона — 15. Однако такой школьный педантизм отнюдь
не мешает автору давать целый ряд замечательных характеристик.
Он со знанием дела сопоставляет Платона с другими философами и
обнаруживает глубокое понимание диалогической формы и всего
самого главного и интересного у Платона. При этом все такого
рода рассуждения даются в трактате чрезвычайно кратко.
10
Стоит обратить внимание на то, что автор настоящей статьи и в
своих трудах 20-х годов, и впоследствии в философской
энциклопедии (статьи «Платон» и «Платонизм» в IV т.) понимает
теорию идей Платона как эмбриональное состояние неоплатонической
теории иерархически построенного бытия между чистой материей и
чистым первоединым.
Можно спорить о последовательности 11
глав трактата, но не об их существенном содержании.
В 1-й гл. рассказывается биография
Платона, во 2-й — об отличии Платона от других философов и о
существе его философии. Дальше рассматривается философия
Платона, сначала, в 3-й гл., в самой общей форме говорится об
отличии внутреннего, скрытого ее содержания и содержания
внешнего и потом — в гл. 4—10 — о философии Платона по ее
существу. В заключительной, 11-й гл. обобщаются способы подачи
Платоном своих глубоких рассуждений.
Биографию Платона, как она дается в
трактате, пожалуй, должны анализировать скорее общие историки,
чем историки философии. Скажем только, что в отличие от всех
прочих глав трактата 1-я не очень подробна и не очень деловита.
Говорится о разных путешествиях Платона, но не говорится о его
трех путешествиях в Сицилию и об их мотивировке. Не говорится о
продаже Платона в рабство и о его расхождении с Аристотелем.
Ничего не говорится о порядках, царивших в Академии. Весьма
ценно сообщение о художественных занятиях Платона до его
знакомства с Сократом. Метко говорится о том, что для своих идей
он имел как бы третий глаз. Хорошо сказано о вечности у Платона,
но, к сожалению, только отрицательно, а не положительно;
указывается, что она не есть безграничность времени. Передаются
и кое-какие легенды. Вообще говоря, биография Платона в трактате
очень далека от обстоятельности и предметной насыщенности.
2. Сущность философии
Платона. Нам надо как можно точнее разобраться в
содержании 2-й гл., повествующей об отличии Платона от других
философов и о существенном характере его философии. Глава эта
насыщена краткими формулами, автор обнаруживает ясное понимание
такого трудного и запутанного предмета, как философия Платона.
Он исходит из методологической установки, в соответствии с
которой сначала надо указать то, чем данный предмет отличается
от всех других, соседних с ним, а уже потом говорить о его
существе. Даваемые здесь формулы трактата, повторяем,
безукоризненны по своей ясности, краткости и объективной
неопровержимости.
У поэтов имеется своя философия. Но
это не Платон, у которого на первом плане не вдохновение, но
доказательство, хотя он и полон вдохновения.
Ионийские философы сводят все на
нерасчленимые материальные элементы. Платон же трактует эти
элементы весьма расчлененно, в результате чего вместо глобальной
материальности у него имеется целая система расчлененных
принципов. От Пифагора к Платону перешло учение о числах. Но
Платон не мог возводить все только к уму, как это делал
Анаксагор, у которого ум помещен вне вещей, а вещи движутся по
собственным причинам. Учение о бытии Парменида также не
устраивало Платона, поскольку вещам свойственно вовсе не одно
только бытие, почему и возникла у Платона потребность в едином,
которое выше бытия и небытия.
От стоиков Платон отличается учением
о бестелесных сущностях, в то время как стоики дальше тел никуда
не шли.
Эпикурейцы понимают демиурга слишком
грубо, если думают, что ему трудно и несвойственно заниматься
мелкими делами внутри мира. Перипатетики вместе с Аристотелем
тоже поставили во главу всего ум как перводвигатель. Но ум
состоит из множества форм, т. е. идей; и если не признать их
высшего умственного единства, то ум рассыплется на бесконечное
число форм, т. е. перестанет существовать. Особенно усердно
автор трактата старается отделить Платона от скептиков. В пользу
этого полного отличия Платона от скептиков автор трактата
приводит целых шесть аргументов, среди которых, можно сказать,
один лучше другого. Мы не будем воспроизводить их здесь, потому
что читатель сам, и притом с большим удовлетворением и
легкостью, внимательнейше их проштудирует.
И наконец, что касается прямой и
непосредственной сущности платоновской философии, то автор
трактата, и притом с полной основательностью, представляет ее в
виде неоплатонического учения о восхождении от материи через
природу, душу и ум к первоединому.
В настоящее время у нас нет никакой
другой возможности представить себе разбросанную, пеструю и
хаотичную философию Платона в каком-нибудь систематическом виде
иначе, чем это делали неоплатоники. Современные исследователи
Платона могут этому только поучиться у автора трактата.
3. Определение и значение
диалога у Платона. Если теперь обратиться к основной
части трактата, посвященной платоновскому диалогу, то здесь
прежде всего обращает на себя внимание то, что автор трактата ни
в какой мере не хочет ограничиться только передачей философских
идей Платона. Его везде и всюду преследует мысль о необходимости
адекватной формы для содержания.
Так, в гл. 4 интересно даже не само
определение диалога, в котором совершенно правильно выдвигаются
на первый план характеристики собеседников и прозаическая
вопросо-ответная форма. Важно выделение тех семи причин,
которые, согласно трактату, заставили Платона воспользоваться
именно диалогической формой. Мы не будем воспроизводить здесь
все эти причины, которые нашему читателю необходимо
проштудировать и продумать самому.
Мы хотим прежде всего обратить
внимание на положение о том, что в диалоге сталкиваются
бесконечно разнообразные противоречия так, как они сталкиваются
в космосе. Ведь космос тоже есть не что иное, как столкновение и
прекрасное единство бесконечно разнообразных и вопиюще
противоречивых явлений природы. В этом смысле и диалог, и весь
космос являются совершеннейшими произведениями искусства.
Второе, на что необходимо обратить здесь внимание, — это
диалектический метод. Космос есть прекраснейшее живое существо,
сотканное из противоречий, и то же самое есть, говорит автор, и
платоновский диалог. Наконец, платоновский диалог в корне
отличен от диалога трагедий и комедий, поскольку платоновский
диалог направлен к разысканию истины, в то время как авторы
трагедии и комедии преследуют совсем другие, чисто
художественные цели.
4. Неоплатоническая
трактовка идейного содержания диалогов Платона. Далее
необходимо обратить внимание на то, что автор трактата
использует, и притом весьма удачно, неоплатоническую лестницу
восхождения для анализа Платона. Этому посвящена гл. 5. Если
начинать снизу, то материей необходимо считать в диалоге
участвующих в нем лиц и передающиеся события. Форма диалога —
это его стиль. Природа, объединяющая материю и форму, — это
способ ведения беседы, душа — это доказательство, ум — это
проблема, вокруг которой собираются доказательства, и благо (или
бог) — это целевая причина. Тут же, в конце гл. 5, дается еще
иное, расширенно аристотелистское разделение «причин» —
материальной, формальной, творческой, целевой,
парадигматической, орудийной (две последние причины есть
неоплатоническое прибавление к четырем общеизвестным
аристотелевским). В гл. 7 дается более простое деление основных
моментов диалога — на действие и действующие лица, на
рассуждения и умозаключения и на положительное учение.
5. Общий метод диалогического
рассуждения. Так можно было бы назвать следующие далее
главы 8, 9 и 10. Но это лишь общее определение того, о чем
фактически говорится в этих главах. В гл. 8 говорится о том,
каким образом передает Платон беседу участвующих в диалоге лиц.
В гл. 9 идет речь не столько о методе, сколько о цели, или
предмете, диалога. Но эта цель, собственно говоря, определяет в
основном и всю методологию диалога. Здесь указывается десять
правил развертывания предмета, обсуждаемого в диалоге, именно
предмет диалога должен быть: единым, а не множественным; общим,
а не частным; цельным, а не частичным; точным, а не
приблизительным; возвышенным, а не низменным; согласованным, а
не без согласования; не только критическим, но и
положительно-утвердительным; спокойно-рассудительным и
направленным на благо, а не страстным и бесцельным; предметным,
а не просто методическим; принципиальным, а не случайно
материальным. Если иметь .в виду подлинное содержание диалогов
Платона и подлинную их форму, то едва ли можно будет прибавить
что-нибудь к этой характеристике предметной стороны диалогов.
Что касается главы 10 трактата, то
наряду с некоторыми правильными и ценными мыслями здесь мы
находим и слабые суждения. Правильно указание на разного рода
хронологические подходы к диалогам Платона. Правильным,
вероятно, нужно считать и обращение к Ямвлиху по вопросу о
разделении диалогов. Во всяком случае, автор использует
разделение Ямвлихом диалогов на диалоги о природе и диалоги о
божественном. Но мы бы сказали, что «Тимей» вовсе не есть только
учение о природе, а считать платоновского «Парменида» диалогом о
божественном можно лишь весьма условно. Так же и разделение
прочих диалогов Платона, которое в трактате приводится на основе
Ямвлиха, весьма спорно и требует строжайшего критического
анализа.
6. Конкретная структура
диалогического рассуждения. Об этой структуре в трактате
тоже имеется специальное рассуждение — это гл. 11. В этой
заключительной части трактата анализ доводится до последней
степени детализации. Как всегда, у автора здесь даются
максимально ясные и простые, очень краткие и в то же время
конкретные и насыщенные формулы. Мы позволили себе здесь только
перечислить эти формулы структурного построения не в столь
разбросанном порядке, как это мы находим в трактате, но в
порядке постепенного нарастания от более простого к более
сложному.
Как сказано выше, всего таких
структур, или, как говорится в трактате, способов убеждения, 15.
По степени сложности эти структуры можно распределить так:
определение в самом общем виде и определение признака;
разделение вообще и разделение в существенном смысле, или
анализ; «арифметика» (перечисление), сравнение, доказательство,
индукция (от единичного к множественному и обратно), аналогия
(пропорция), метафора; метод исключения, метод добавления,
история; вдохновение; этимология, или в отличие от логики чисто
словесный анализ.
Если говорить о структуре
платоновских типов рассуждения, то, пожалуй, и здесь тоже будет
трудновато добавить что-нибудь существенное к сказанному в
трактате. Может быть, кроме разделения нужно было бы упомянуть
еще и соединение разделенного, т. е. кроме анализа еще и синтез.
Помимо диалога и всех его богатых форм современный исследователь
находит у Платона еще один прекрасно разработанный жанр
монологической речи.
7. Заключение. В
заключение еще раз скажем, что этот трактат отличают меткость
характеристик, предметная объективность и краткость, понятность
и в то же время утонченность и детализированность характеристик.
И у Платона, и во всем античном
платонизме имеется множество тончайших и непонятнейших
рассуждений о первоедином, и в частности о том, почему оно выше
ума. Автор «Пролегомен» поступает здесь до чрезвычайности просто
и понятно. Ведь действительность, рассуждает он, состоит не
только из точных и логических закономерностей, но в ней много
также и случайного, логически неоправданного и совершенно
непонятного, неразумного. Может ли быть в таком случае мировой
ум последним единством действительности? Очевидно, последнее и
самое высокое единство принадлежит не уму, но тому, что выше ума
и выше всех нарушений ума. А это и есть платоновское единое. И
нам кажется, что сказать об этом платоновском едином лучше и
проще совершенно невозможно.
Платон и платоники учат об уме как о
последней смысловой закономерности существующего. Почему? И
опять-таки вместо глубочайших, подробнейших и непонятнейших
учений об этом уме автор «Пролегомен» попросту говорит, что ум —
это вечная проблема. Если иметь в виду, что все существующее
вечно становится и меняется, а становиться и меняться может
только что-нибудь и только для чего-нибудь, то ясно, что
действительность взывает к своей вечной проблеме.
В античности бесконечно много и долго
рассуждали о логическом противоречии и о методах разрешения
этого противоречия. Автор «Пролегомен» соглашается с тем, что
жизнь есть вечное противоречие и все время наступающее
разрешение этого противоречия. Но он — античный человек. И
поэтому самым прекрасным и самым живым и вечно подвижным
разрешением всех противоречий является у него космос.
Такого рода воззрений «Пролегомен»
можно было бы привести очень много. И все они отличаются
глубиной, простотой и понятностью. Однако не они являются
предметом исследования зарубежной философско-филологической
науки. Имеется капитальное исследование этого трактата у
известного знатока и крупнейшего деятеля в области классической
филологии Л. Г. Вестеринка ". Этот исследователь провел огромную
работу над новым изданием греческого текста «Пролегомен», над
его английским переводом и над составлением указателя терминов и
имен. Всему этому он предпослал также образцовое исследование
многочисленных текстов александрийских и афинских неоплатоников,
и сопоставление таких текстов с «Пролегоменами» проведено весьма
тщательно и образцово. Однако из всего этого обширного
сопоставления разных текстов можно сделать только тот вывод,
который вытекает уже из простого ознакомления с текстом самого
трактата, а именно, как мы указали выше, ссылки трактата на
«божественного Прокла» свидетельствуют о том, что трактат этот
мог появиться не раньше конца V — начала VI в. и что он основан
на капитальной концепции иерархического восхождения Прокла и
других неоплатоников.
' '
Anonymous Prolegomena to Platonic philosophy, intr. text,
transi.
and
indices by L. G. Westerink. Amsterdam,
1962.
Сопоставление «Пролегомен»
с трудами других александрийских комментаторов Платона очень
полезно для установления фактической стороны дела, но это
совершенно ничего не дает для понимания сущности предмета.
Вот почему историко-философский
анализ «Пролегомен» мы считаем в настоящее время очередной
задачей науки. «Пролегомены» — это жемчужина античной философии
последних веков ее существования.
*
*
В основу русского перевода Платона
положено издание сочинений философа на греческом языке:
Platonis pera,
rec.
I Burnet,
t. I—V. Oxonii, 1952—1954.
Диалог «Алкиона», отсутствующий в издании Барнета, переведен по
изд.: Platonis
dialogi,
ex
rec. С.
Fr. Herinanni, vol.
VI, ed. stereop.
Lipsiae, 1921.
А. Ф. Лосев
 |
