...И, такое исследование, вполне естественно поэтому, сразу пробует
абстрагироваться или критически высвободиться от всего активно
и мощно мешающего, - т.е. от наслоений былых эпох в нынешней,
исторической современности, от оседающего груза предубеждений,
исторической предвзятости, шаблонности и т.п., препятствующим
объективному историческому рассмотрению. Ведь феномен явленный в
собственную эпоху - и тот же феномен, представляющийся из нашей
эпохи, представляют нам вообще говоря данные различные. Их важно
осмыслить в единстве - из какого же времени, эпохи?... Обо всем
этом, впрочем, много писали в XX веке, многие известные историки и историографы. Но вот что
любопытно, - обнаруживая историческую дистанцию между собственным
временем - и временем феномена истории, историк практически теряет и
то историческое современное время, в котором он существует и живет,
в современности как будто возникает еще одно, историческое и
существенное измерение ее.
Рефлексия над ним, как над современным
образом и временем исторического исследования, - важнейшее для
историка, но протекает она не в виде прямого "историософского"
анализа или критики самой философии истории, как это пробовали
историософы, но в виде исследовательской исторической адекватности,
в моменты опознания самого исторического факта. История и
действительность - вот два ключевых понятия историка... Само
понимание, постижение смысла исторического факта (не просто
филологическое истолкование его, замыкающего феномен или текст на
нем самом...) тем самым отмечает такую исследовательскую
позицию историка как адекватную его собственному философскому
пониманию действительно-исторического. Понять - вот важнейшее, и вот
энергичнейшая точка исследования. Феномен можно ведь и описывать,
ощупывать, - а можно понять. От "первого" - через второе - к первому
же, т.е. феноменально, идут классические филологи и археологи,
историк философии идет всегда от "второго" к новому "второму", через
первое, через феномен, он т.о. оказывается философом, а не только
наблюдателем форм становления.
Итак, для историка нет "современности", и
она для него в то же время, - исторически важнейшее. И это не
"шизофрения", не раздвоение времени или личности. Историку,
изучающему историю в ее, а не в современной ипостаси, не только
непонятна точка отсчета из современности, но и недостаточна. Вся
история, во всем многообразии ее исследовательских дистанций, для
него и открыта и прикрыта в то же время. Позиция живущего и
чувствующего человека вся должна быть максимально вынесена за скобки
времени, этого стоят те застывшие в вечности истории, ее бывшие и
взывающие к нам, феномены, тем более, что человек и время в котором
он пишет, из историка все равно, несмотря ни на что, никуда не
выветрится, все равно живой человек прорвется из сухого
академического текста, для этого не обязательно использовать
художественные речевые фигуры...
Выход из современности - в то же время есть
возможность исторического суждения о ней. Выход из истории в
исследовании - в то же время есть вход в исторически сплоченное,
взаимо-ответное культурно-историческое событийное
пространство-время. И тогда познание самого исторического феномена,
например стоического понятия лектон, становится
действительным его познанием, узнанием и изучением, - история
расступится перед историком, чтобы могла случиться встреча с
мыслью, кем-то и когда-то брошенной и мерцающей в исторической толще
подобно тем внезапным отражениям снежинок с ровного снежного наста,
когда мы выходим на прогулку зимним вечером, скользя глазами вокруг
- встреча с ними внезапна и подлинна, прогулка длится, мысль
сосредотачивается. Историческая дистанция, которую по сути изучает
историк философии - лишь историческая опора, прямое средство к его
собственному свободному философствованию в мире вечных идей вечной и
единой истории.
