"РАННИЕ ДИАЛОГИ ПЛАТОНА И СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНОВСКОЙ ШКОЛЫ."
(изд."Мысль". Философское Наследие. Том 98.)    

     Eвтидем. 1.
        (начало)
(Критон, Сократ ) 

     К ρ и т о н. Кто это был, мой Сократ, вчерашний твой собеседник в Ликее?' Вас окружала такая толпа, что, хоть я и приблизился к вам, желая послушать, все же не смог ничего ясно расслышать; но я увидел его, глядя поверх голов, и мне показалось, что ты беседовал с каким-то чужеземцем. Кто ж это был?

Сократ. О ком именно ты спрашиваешь, Критон? Ведь их было двое, а не один.

Критон. Тот, о котором я говорю, сидел третьим справа от тебя, а между вами был отрок, сын Аксиоха ².И показалось мне, Сократ, что он очень вырос и не многим отличается по возрасту от нашего Критобула ³; но тот еще худосочен, этот же — видный собой, красивый и приятный на взгляд.

Сократ. Тот, о ком ты спрашиваешь, Критон,—Евтидем; сидевший же слева от меня — брат его, Дионисодор ⁴, он также участвовал в нашей беседе.

Критон. Я не знаю, Сократ, ни того ни другого. Это, видно, какие-то новые софисты. Но откуда они и чему учат?

Сократ. Родом они, думаю я, откуда-то с Хиоса,
переселились же в Фурии, а бежав оттуда ⁵, много уже
лет проживают в наших местах. Что же касается их
учения, о котором ты спрашиваешь, Критон, то оно уди-
вительно. Они ведь оба — просто мастера на все руки,
я и не знал раньше, что бывают на свете такие много-
борцы ⁶. Да они готовы схватиться с любым, не то что
два брата-многоборца из Акарнании ⁷: те умеют сра- d
жаться лишь телом; эти же, во-первых, весьма искусны
в телесной борьбе и всех побеждают в сражении — ведь
они прекрасно умеют сражаться в тяжелом вооружении
и могут научить этому за плату других; к тому же они
самые сильные в судебных сражениях и спорах и лучше
всех могут научить других произносить и писать судеб-
ные речи. Прежде они были искусны лишь в этом, те-
перь же достигли совершенства в искусстве многоборья:
до этого иной вид сражений был у них не отработан, а
теперь они преуспели так, что никто ничего не посмеет
им возразить, настолько стали они искусными в рас-
суждениях — в любых спорах и опровержениях, гово-
рится ли при этом ложь или истина. Так вот, Критон,
я и задумал пойти в ученики к этим мужам: они ведь
вызываются за короткий срок кого угодно умудрить в
этом искусстве.

Критон. Как же так, Сократ? Тебя не пугает твой
возраст? Не стар ли ты для такого дела?

Сократ. Ничуть, Критон. Я располагаю достаточ-
ным доводом против такого страха. Ведь сами они, надо
сказать, уже старцами⁸ приступили к изучению той
мудрости, приобщиться к которой я жажду,— к искус-
ству спора: год или два тому назад они вовсе не были
с в нем знатоками. Боюсь только одного — не навлечь бы
мне хулу на этих чужеземцев, как случилось с Конном,
сыном Метробия, кифаристом, обучающим меня и сей-
час игре на кифаре: мальчишки, мои соученики, глядя
на это, смеются надо мной, да и над Конном, называя
его «учителем старцев» ⁹. Как бы не пал такой же позор
на обоих этих гостей и они, опасаясь именно этого, не
отказались меня принять. Вчера я, Критон, убедил и
других старцев пойти вместе со мной в обучение, а сей-
час попробую убедить и еще кое-кого. Да почему бы и
d тебе не поучиться вместе со мною? Приманкой же послу-
жат твои сыновья: в погоне за ними они, я уверен, и нас с
тобой примут в ученики.

Критон. Да, ничто этому не препятствует, Сократ,
если ты на это согласен. Но прежде растолкуй мне ис-
кусство этих мужей, в чем оно состоит, дабы я понял,
чему мы научимся.

Сократ. Ты тотчас же это услышишь. Не могу ска-
зать, чтобы я был невнимателен к их речам, наоборот,
весьма был внимателен и многое запомнил и попытаюсь
разъяснить тебе все с самого начала.

е    По воле некоего бога случилось так, что сидел я там,
где ты меня видел, в раздевальне, один и уже подумы-
вал об уходе, как вдруг, только я встал, явилось мне мое
привычное божественное знамение '°. Я снова сел, и не-
много спустя вошли они оба — Евтидем и Дионисодор,
а с ними вместе многие другие — как мне показалось,
их ученики. Войдя, они стали прохаживаться по крытой
площадке. Но не сделали они даже двух или трех кругов,
как вошел Клиний, о котором ты правильно сказал, что
он сильно вырос, а за ним — многочисленные его
поклонники, и между ними Ктесипп ", пэаниец, юноша,
обладающий прекрасными врожденными качествами,
разве только несколько заносчивый по молодости. Кли-
ний, не успев войти, тотчас же увидел меня, сидящего
в одиночестве, и, направившись прямо ко мне, сел спра-
ва, как ты и сказал. А Дионисодор и Евтидем, заметив
его, сначала остановились поодаль и продолжали свой
разговор, то и дело взглядывая на нас,— я очень вни-
мательно следил за ними при этом,— а затем подошли,
и один из них, Евтидем, сел подле отрока, другой же —
слева от меня, а все прочие — кто где попало.

Я приветствовал их, поскольку давно их не видел, а
затем обратился к Клинию с такими словами: «Клиний,
оба этих мужа, Евтидем и Дионисодор, мудры не малой, с
но великой мудростью: им ведомо все о войне, все, что
надлежит знать стремящемуся стать стратегом,—
строевой порядок, командование войсками и как обу-
читься вооруженной борьбе; могут они также научить
человека защищать себя в судебных делах, если кто
причинит ему несправедливость» ¹².

Однако они отнеслись пренебрежительно к этим
моим словам; рассмеявшись, они обменялись между d
собою взглядом, и Евтидем сказал:

— Мы уже не занимаемся этим всерьез, Сократ, но
лишь между делом.

А я, изумившись, молвил:

— Прекрасно же ваше занятие, если такие дела
для вас лишь забава; скажите же мне, ради богов, в чем
оно состоит, это великолепное искусство?

— Мы умеем оба, как мы считаем, лучше и скорее
всех из людей прививать другим добродетель ¹³.

— О Зевс,— говорю я,— какое вы помянули дело! е
Как напали вы на такую находку?¹⁴ А я-то еще мыслил
о вас, как только что говорил, что вы большие искусни-
ки биться во всеоружии. Так я про вас и высказывался.
Ведь в ваш прежний приезд, помню я, вы провозгла-
шали именно это. Но коль скоро вы теперь обладаете
упомянутым новым знанием, будьте милостивы — я
обращаюсь к вам просто как к богам — и имейте спи-
схождение к моим прежним словам. Однако смотрите,
Евтидем и Дионисодор, правду ли вы сказали? Ведь не
удивительно, что с трудом верится в столь великое при-
тязание.

— Но будь уверен, Сократ, что все так и есть.

— Тогда, я считаю, вы благодаря этому достоя-
нию гораздо более блаженные люди, чем Великий
царь ¹⁵ со всей его властью. Скажите мне только, соби-
раетесь ли вы показать свое искусство, или же у вас
другие замыслы?

— Да мы ведь именно ради того и прибыли — пока-
 зать его и обучить ему всех, кто пожелает учиться.

— В том, что захотят все не обладающие этой муд-
ростью, я вам ручаюсь; и первым буду я, затем, вот,
Клиний, а вдобавок Ктесипп и все прочие, кто здесь
есть,— сказал я, указывая на поклонников Клиния.

А они уже окружили нас плотным кольцом. Между
тем Ктесипп сидел далеко от Клиния, и мне показалось,
что когда Евтидем со мной разговаривал, склонившись
вперед, он мешал ему лицезреть сидевшего между нами
с Клиния. Поэтому Ктесипп, желая смотреть на мальчи-
ка и вместе с тем стремясь послушать, о чем идет речь,
первым подошел и стал прямо напротив нас. Следуя его
примеру, и все остальные окружили нас — и поклон-
ники Клиния, и друзья Евтидема и Дионисодора. Пока-
зав на них, я сказал Евтидему, что все готовы учиться;

Ктесипп весьма охотно с этим согласился, и все прочие
тоже и сообща попросили их показать силу своей муд-.
рости.

Тут я сказал:

— Прошу вас, Евтидем и Дионисодор, изо всех сил
угодить собравшимся, да и ради меня показать нам свое
искусство. Ясно, что изложить его большую часть —
дело нелегкое. Скажите мне, однако, вот что: вы можете
сделать достойным человеком лишь того, кто уже убеж-
е ден, что он должен у вас учиться, или также и того, кто
вовсе в этом не убежден — потому ли, что он вообще не
считает добродетель предметом, которому можно обу-
читься, или же потому, что не признает именно вас ее
учителями? Объясните же тому, кто так считает: именно
это ваше искусство призвано убедить его в том, что
добродетели возможно научить и только у вас он ей
обучится лучше всего, или это задача другого искус-
ства?

— Нет, того же самого, Сократ,— откликнулся
Дионисодор.

— Значит, вы,— сказал я,— из всех наших совре-
менников наиболее умело склоняете других к филосо-
фии и к заботе о добродетели?

— Да, мы так полагаем, Сократ.

— Тогда отложите пока все другие доказательства
и поясните нам именно этот вопрос: убедите вот этого
юношу в том, что следует заниматься философией и
заботиться о добродетели; этим вы очень угодите и мне,
и всем здесь собравшимся. Ведь отрок этот попал имен-
но в такие обстоятельства: я и все окружающие страст-
но желаем, чтобы он стал как можно более достойным
человеком. Он — сын Аксиоха, сына Алкивиада-стар-
шего, а ныне здравствующему Алкивиаду двоюродный
брат, имя же ему — Клиний. Он молод, и, естественно, ь
его юность внушает нам опасения, как бы кто-нибудь
не опередил нас, не направил бы его ум на другое
какое-то дело и тем самым не погубил. Итак, вы явились
вовремя; если вы не возражаете, подвергните испыта-
нию мальчика и побеседуйте с ним при нас.

После такой примерно моей речи Евтидем отвечал
отважно и вместе с тем дерзко ' :                    с

— Пустяки, Сократ, лишь бы молодой человек по-
желал отвечать.

— Но,— сказал я,— к этому он привык. Все присут-
ствующие часто обращаются к нему с вопросами и бесе-
дуют с ним, так что он бывает достаточно смел в ответах.

Как же мне получше описать тебе, мой Критон, все,
что там было потом? Ведь нелегкое это дело — обсто-
ятельно воспроизвести столь своенравную мудрость.
Итак я, подобно поэтам, должен, приступая к рассказу,
воззвать к Музам и Мнемосине ¹⁷. Начал же Евтидем, d
как мне помнится, следующим образом:

— Скажи мне, Клиний, те из людей, кто идет в обу-
чение,— они мудрецы или невежды?

Мальчик же, услышав столь трудный вопрос, по-
краснел и бросил на меня недоумевающий взгляд. А я,
видя его смущение, говорю:

— Мужайся, Клиний, отвечай смело то, что ты ду-
маешь. Быть может, это принесет тебе величайшую
пользу,                                            е

В это мгновение Дионисодор, наклонившись чуть-
чуть к моему уху и улыбаясь во весь рот, молвил:

— Предсказываю тебе, Сократ, что бы ни ответил
мальчик, он будет все равно опровергнут.

А пока он это говорил, Клиний уже отвечал, так что

мне не удалось предупредить мальчика, чтобы он был
 осторожен, и он сказал, что учатся люди мудрые.
А Евтидем:

— Называешь ли ты кого-либо учителями или же
нет?

Мальчик ответил утвердительно.

— Значит, учители — это учители учеников, как,
например, кифарист и грамматик были учителями
твоими и других мальчиков, вы же были учениками?

Клиний согласился.

— А разве не обстояло дело таким образом, что,
когда вы учились, вы не знали того, чему обучались?

— Именно так,— сказал Клиний.

— Но были ли вы мудрыми, коль скоро не знали
этого?
b    — Конечно, нет,— ответил тот.

— Значит, вы были не мудрыми, но невеждами?

— Разумеется.

— Следовательно, учась тому, чего вы не знали,
вы учились, будучи невеждами?

Мальчик кивнул в знак согласия.

— Вот и получается, что учатся невежды, а не муд-
рецы, как ты это думаешь.

Когда он это сказал, все спутники Дионисодора и
с Евтидема, подобно хору, послушному команде своего
наставника, зашумели и засмеялись, и раньше, чем
мальчик как следует успел перевести дух, Дионисодор
вмешался и сказал:

— Послушай, Клиний, когда учитель грамматики
читает вам что-нибудь, кто из мальчиков запоминает
прочитанное — тот, кто мудр, или же тот, кто невежест-
вен?

— Тот, кто мудр,— отвечал Клиний.

— Следовательно, учатся мудрые, а вовсе не невеж-
ды и ты только что неверно ответил Евтидему ¹⁸.

d    Тут уже вовсю засмеялись и зашумели поклонники
этих мужей, восхищенные их премудростью; мы же,
остальные, молчали, пораженные. Евтидем, поняв, что
мы поражены, дабы мы еще более выказали ему свое
восхищение, не отпускает мальчика, но снова прини-
мается его спрашивать и, подобно искусным плясунам,
обращает к нему один и тот же вопрос то одной его, то
другой стороной ¹⁹. Итак, он спросил:

е    — А учащиеся обучаются тому, что они знают, или
же тому, чего не знают?

И снова Дионисодор зашептал мне:

— И здесь, Сократ, речь идет все о том же.

— О Зевс,— отвечал я,— уже и в первый раз нам
это показалось великолепным.

— Все наши вопросы,—сказал он,—столь же на-
стоятельны: от них не убежишь.

— Вот поэтому-то,— говорю я,— вас так и почитают
ваши ученики.

Как раз в это время Клиний отвечал Евтидему, что
ученики обучаются тому, чего они не знают. Тот же
стад спрашивать его на прежний лад:

— Как же так? Разве ты не знаком с буквами?   

— Знаком,— ответил Клиний.

— То есть со всеми?

Клиний ответил утвердительно.

— А когда кто-нибудь что-то произносит, разве он
произносит не буквы?
Клиний согласился.

— Значит, он произносит нечто из того, что тебе
известно, коль скоро ты знаешь все буквы?           ь
И с этим он согласился.

— Что же,— возразил тот,— значит, ты не учишься
тому, что тебе читают, а тот, кто не знаком с буквами,
учится?

— Нет,— отвечал мальчик,— именно я учусь.

— Значит,— сказал Евтидем,— ты учишься тому,
что знаешь, коль скоро ты знаешь все буквы.
Клиний согласился.

— А, следовательно, ты неправильно мне ответил.
И не успел Евтидем это промолвить, как Дионисо-
дор, перехватив слово, как мяч, перебросил его обратно

мальчику, говоря:

— Евтидем тебя обманывает, Клиний. Скажи мне:

разве учиться не значит получать знание о том, чему ты
учишься?

Клиний ответил утвердительно.

— А знать — разве это не то же самое, что уже
обладать знанием?

Клиний подтвердил это.

— Следовательно, не знать — это значит не иметь
знания?

Клиний снова с ним согласился,                  с

— А получающие что-либо уже имеют что-то или
не имеют?

— Нет, не имеют. 

— А ведь ты признал, что к неимеющим относятся
и незнающие?

Клиний кивнул в знак согласия.

— Значит, учащиеся относятся к получающим
знание, а не к имеющим его?

Клиний согласился.                        

— Следовательно, обучаются незнающие, Клиний,
а вовсе не те, кто знает.

Тут Евтидем в третий раз наскочил на молодого
человека, стремясь как бы повалить его навзничь лов-
d ким приемом. Я же, почуяв, что мальчик совсем сбит с
толку, и желая дать ему передышку, чтобы он полно-
стью у нас не оробел, стал его убеждать, говоря:

— Клиний, не удивляйся кажущейся необычности
этих речей. Быть может, ты не отдаешь себе отчета, что
именно проделывают с тобою оба наших гостя; делают
же они все то, что бывает при посвящении в таинства
корибантов ²⁰, когда совершается обряд возведения посвя-
щаемого на престол. При этом бывают хороводные
е пляски и игры и тогда, когда ты уже посвящен. Сейчас
оба они делают то же самое — водят вокруг тебя хоро-
вод и как бы пляшут, играя, чтобы потом тебя посвя-
тить. Вот и считай, что сейчас ты слышишь вступление
к софистическим таинствам ²¹. Прежде всего, как говорит
Продик, следует изучить правильность имен ²²: это-то и
показывают тебе наши гости, так как ты не знал, что
словом «учиться» люди обозначают равным образом и
познание какого-либо предмета в том случае, когда
кто-либо поначалу ,не имел относительно него никакого
 знания, и дальнейшее развитие знания того же предме-
та, когда им уже обладают, как в своей деятельнос-
ти, так и в рассуждениях. Правда, в этом случае
больше подходит название «заниматься», чем «учить-
ся», однако пользуются здесь и словом «учиться» ²³. От
тебя же, как они показали, ускользнуло, что одно и то
же имя относится к людям противоположного состо-
яния — и к знающим, и к невеждам. Примерно в этом
ь же состоит существо их второго вопроса — когда они
спрашивали тебя, учатся ли люди тому, что они знают,
или тому, что им неизвестно. Такова игра познания —
почему я и говорю, что они с тобой забавляются,— а
игрою я именую это потому, что, если кто узнает мно-
жество подобных вещей или даже все их, он ничуть не
лучше будет знать самый предмет — какова его суть, -
β сумеет лишь забавляться с людьми, подставлять им
ножку, используя различия имен, и заставлять их па-
дать — так кто-нибудь смеется и развлекается, выдер- с
гивая скамейку из-под ног у намеревающихся сесть и
глядя, как они падают навзничь. Вот и считай, что они
с тобой пошутили. Но ясно, что после этого они
предъявят тебе серьезные речи, а я предупрежу их,
чтобы они заплатили мне обещанный долг. Они утвер-
ждали, что покажут нам увещевательное искусство;

пока же, думается мне, они просто с тобой играли. Ну d
что ж, Евтидем и Дионисодор, пошутили, а теперь уж
шутки в сторону; теперь покажите мальчику, как сле-
дует печься о мудрости и добродетели. Однако прежде
я сам покажу вам, как я это разумею и что именно мне
хотелось бы об этом услышать. Но если вам подумается,
что делаю я это смешно и неискусно, не насмехайтесь
надо мною: ведь лишь из стремления услышать вашу
премудрость посмею я выступить перед вами без под-
готовки. Сдержитесь же и без смеха выслушайте меня, е
вы и ваши ученики. Ты же, сын Аксиоха, мне отвечай.

Стремимся ли все мы, люди, к благополучию? Или
же это один из вопросов, которые, как я сейчас опасал-
ся, покажутся смешными? В самом деле, бессмысленно
задавать подобный вопрос: кто, в самом деле, не хочет
быть счастливым?

— Такого человека не существует,— отвечал Клиний.

— Пойдем дальше,— сказал я.— Коль скоро, одна-
ко, мы хотим быть счастливыми, каким образом мы
можем этого достигнуть? Быть может, путем обладания
многими благами? Или же этот вопрос еще наивнее?
Ведь ясно, что дело обстоит именно так.

Клиний согласился.

— Но послушай, какие же бывают у нас блага из
всего сущего?  Или и на это ответить нетрудно и не
нужен особо серьезный муж, чтобы это постичь? Любой
ведь скажет нам, что быть богатым — это благо. Так
ведь?

— Конечно,— ответил Клиний.

— Наверно, сюда же относится здоровье, красота и
другие прекрасные телесные совершенства?          
Клиний согласился.

— Ну а родовитость, власть и почести у себя на
родине — ясно ведь, что это блага.
Клиний признал и это.

— Что же,— спросил я,— остается нам из благ?
Быть рассудительным, справедливым и мужествен
ным? Как ты считаешь, Клиний, во имя Зевса, правиль-
но ли мы сделаем, причислив все это к благам, или же
нет? Может быть, кто-нибудь станет нам возражать?
Как тебе кажется?

— Это — блага,— отвечал Клиний.

— Ну,— сказал я,— а в каком кругу окажется у нас
с мудрость? Среди благ, или ты думаешь иначе?

— Среди благ.

— Подумай, не пропустили ли мы какое-либо из
благ, достойное упоминания?

— Но мне кажется, мы ничего не пропустили,—
отвечал Клиний.

Однако я, напрягши память, сказал:

— Клянусь Зевсом, мы едва не пропустили вели-
чайшее из благ!

— Какое же именно? — спросил он.

— Счастье, мой Клиний. Ведь все, даже самые не-
умные люди, утверждают, что это — величайшее благо.

— Ты прав,— сказал он.
Подумав еще раз, я добавил:

d    — А ведь мы едва не оказались в смешном положе-
нии перед гостями — и я и ты, сын Аксиоха.

— Каким это образом? — спросил он.

— А таким, что, назвав раньше благом счастье, мы
сейчас снова заговорили об этом.

— Да как же так?

— Смешно ведь, когда положение, однажды уже
выдвинутое, повторяешь снова и дважды утверждаешь
одно и то же.

— Что,— спрашивает он,— ты имеешь в виду?

— Да ведь мудрость,— отвечал я,— и есть счастье,
это известно любому ребенку.

Клиний выразил удивление: настолько он еще мо-
лод и простодушен. Я же, видя его изумление,
сказал:

е    — Разве тебе неведомо, Клиний, что в мастерстве
игры на флейте всего счастливее флейтисты?
Клиний согласился.

— А разве в деле написания и прочтения текстов не
всего счастливее грамматики?

— Разумеется.

— Ну а что касается опасностей в море, неужели
ты думаешь, что есть кто-либо счастливее в избежании
их, чем, как правило, искусные кормчие?

— Нет, конечно.

— Ну а отправляясь на войну, с кем бы ты охотнее
разделил опасности и успех — с искусным стратегом 280
или с невежественным?

— С искусным.

— А болея, кому бы ты рискнул довериться — ис-
кусному врачу или неучу?

— Искусному.

— Следовательно,— сказал я,— ты считаешь, что
больше счастья приносит сотрудничество с мудрым
человеком, чем с неучем?

Он согласился.

— Значит, мудрость во всем несет людям счастье,
ибо мудрость ни в чем не ошибается, но необходимо
заставляет правильно действовать и преуспевать. Иначе
она вовсе и не была бы мудростью.

В конце концов мы как-то так согласились, что в ь
целом, если у кого налицо мудрость, тот не нуждается
в другом счастье. А придя с ним к такому соглашению,
я возобновил свои расспросы относительно нашей преж-
ней договоренности, как обстоит с нею дело.

— Мы согласились,— сказал я,— что если у нас
есть все блага, то мы тем самым благополучны и счаст-
ливы?

Он подтвердил это.

— Ну а счастливы мы благодаря наличным благам,
если они приносят нам пользу или если не приносят?

— Если приносят,— отвечал он.

— А приносят они нам пользу лишь в силу облада-
ния ими, даже если мы ими не пользуемся? Например, с
если бы у нас было много пищи, но мы бы не ели, или
много питья, но мы бы не пили,— принесло бы нам это
пользу?

— Конечно, нет,— отвечал он.

— Далее: если бы все мастера имели в своем распо-
ряжении все необходимое для своего дела, но не пользо-
вались этим, были бы они счастливы в силу самого
обладания тем, что нужно мастеру? Например, если бы
плотник имел в своем распоряжении все необходимые d
инструменты и дерево, но не работал бы с ними, извлек
бы он какую-то пользу из этого обладания?

— Ни в коем случае,— отвечал Клиний.

— Ну а если бы кто-нибудь обрел богатство и все
блага, о которых мы сейчас говорили, но не пользова-
лся бы всем этим, был бы он счастлив благодаря одному
лишь обладанию благами?

— Конечно, нет, Сократ.

— Следовательно, желающему стать счастливым
должно не только обладать подобными благами, но и
пользоваться ими, в противном случае это обладание не
принесет никакой пользы.

— Истинная правда.

— Так, значит, Клиний, для того чтобы сделать
е кого-то счастливым, достаточно, чтобы он приобрел
блага и пользовался ими?

— Мне кажется, да.

— Если он правильно пользуется ими,— спросил
я,— или же неправильно?

— Нет, если правильно.

— Ты прекрасно отвечаешь,— промолвил я.—
Совсем иное дело, кажется мне, если кто неправильно
пользуется какой бы то ни было вещью или просто пре-
небрегает ею: в первом случае это зло, во втором — ни
то ни другое. Не так ли мы скажем?
    Он согласился.

— Далее, разве в работе по дереву и в применении
его должно для правильной обработки руководствовать-
ся чем-либо иным, а не плотничьей наукой?

— Нет, именно ею,— ответил Клиний.

— Но ведь и при производстве утвари руководст-
вуются наукой для правильной обработки?
Он согласился.

— Так ведь,— сказал я,— и при пользовании теми
благами, что мы назвали первыми,— богатством, здо-
ровьем и красотою — именно наука руководит правиль-
ным применением всего этого и направляет его или,
может быть, что-то другое?
ь    — Наука,— отвечал он.

— Значит, как видно, наука дает людям не только
счастье, но и мастерство в любом приобретении и деле.
Он согласился.

— Но ради Зевса,— спросил я,— какая может быть
польза в любом приобретении, если не хватает разума
и мудрости? Разве извлечет какую-либо пользу человек,
многое приобретший и многое совершающий, но лишен-
ный ума? Не лучше ли при этом довольствоваться ма-
лым? Посмотри: разве, меньше делая, он не меньше
с совершит ошибок, а совершая меньше ошибок, не ско-
рее избегнет неблагополучия, избегая же неблагополу-
чия, разве он не избегает несчастья?

— Разумеется, избегает,— сказал Клиний. 

— Ну а кто предпочитает действовать меньше —
бедный или богатый?

— Бедный,— ответил он.

— А слабый или сильный?

— Слабый.

— Если он в почете находится или в бесчестье?

— В бесчестье.

— Ну а какой человек действует меньше — мужест-
венный и мудрый или же трус?

— Трус.

— Значит, это свойство человека праздного, а не
деятельного?

Он согласился.

— И медлительного, а не быстрого, а также подсле-
поватого и тугого на ухо, а не человека с острым зре-
нием и тонким слухом?

Во всем этом мы согласились друг с другом,       d

— В целом же, Клиний,— сказал я,— как пред-
ставляется, все то, что мы раньше назвали благами, не
потому носит это имя, что по самой своей природе
является таковым, но вот почему: если этими вещами
руководит невежество, то они — большее зло, чем вещи
противоположные, причем настолько большее, насколь-
ко сильнее они подчиняются руководящему началу,
выступающему как зло; если же их направляют разуме-
ние и мудрость, то они скорее будут добром; само же по е
себе ни то ни другое ничего не стоит .

— Похоже,— заметил он,— что дело обстоит имен-
но так, как ты говоришь.

— Какой же вывод сделаем мы из сказанного? Не
тот ли, что из всех остальных вещей ничто не есть ни
добро, ни зло, а вот из этих двух — мудрости и неве-
жества — первая есть благо, второе же — зло?

Он согласился.

— Давай же,— сказал я,— рассмотрим все осталь-
ное. Поскольку мы все стремимся к счастью и, как ока-
залось, мы счастливы тогда, когда пользуемся вещами,
причем пользуемся правильно, а правильность эту и
благополучие дает нам знание, должно, по-видимому,
всякому человеку изо всех сил стремиться стать как
можно более мудрым. Не так ли?

— Так,— подтвердил он.

— И если человек в этом убежден, он должен пере-
нимать от отца мудрость, а не деньги, и от воспитателей, b
и от прочих друзей, а также от тех, что именуют себя

поклонниками,— от чужеземных гостей и сограждан,
прося и умоляя поделиться с ним мудростью; и ничего
нет позорного, Клиний, и предосудительного в том,
чтобы ради этого быть рабом и служить и поклоннику,
и любому другому человеку, поскольку это значит слу-
жить прекраснейшую службу — стремиться и желать
стать мудрым. Или ты так не думаешь? — спросил его я.

— Мне кажется, ты великолепно сказал,— отве-
чал он.

с    — Особенно, Клиний,— продолжал я,— если муд-
рости можно научиться, а она не приходит к людям
сама собою: последнее у нас с тобой еще не рассмотрено,
и мы пока не пришли на этот счет к соглашению.

— Но мне кажется, Сократ, что можно ей научи-
ться.

А я, обрадовавшись, сказал:

— Поистине прекрасно ты говоришь, благород-
нейший из мужей, и оказываешь мне услугу, избавив
от длинного рассмотрения этого вопроса — можно ли
или нельзя научиться мудрости. Теперь же, поскольку
ты считаешь, что ей можно научиться и что она одна
d делает человека блаженным и счастливым, не будешь
же ты отрицать, что необходимо философствовать и что
ты сам намерен этим заняться?

— Разумеется, Сократ,— сказал он,— это самое
подобающее занятие.

И я, с удовольствием это слыша, сказал:

— Вот каков, Дионисодор и Евтидем, образчик же-
ланного мне увещевательного слова, хотя, быть может,
оно бесхитростно, тяжеловесно и растянуто. Вы же либо
покажите нам то же самое, пустив в ход свое искусство,
е либо, если вам это не нравится, преподайте мальчику
урок по порядку, начиная с того места, где я остановил-
ся,— нужно ли ему приобретать всякое знание, или
существует единственное, овладев которым человек
будет достойным и счастливым, и какое именно. Как я
сказал с самого начала, нам очень важно, чтобы юноша
этот стал мудрым и добродетельным.

    Такова была моя речь, Критон. После этого я стал
внимательно наблюдать за тем, что будет дальше, следя,
каким образом продолжат они рассуждение и с чего
начнут свой призыв к юноше упражняться в мудрости
и добродетели. Итак, старший из них, Дионисодор,
первый начал свою речь, мы же, все остальные, погляды-
вали на него, немедленно ожидая услышать какие-то

 удивительные слова. Так и случилось: ибо муж этот
поразительное повел рассуждение, и тебе, Критон, стоит ь
его выслушать, потому что то было побуждение к добро-
детели.

— Скажи мне, Сократ, — молвил он, — и вы, все
остальные, утверждающие, что стремитесь одарить муд-
ростью этого юношу, говорите ли вы это в шутку или
серьезно и взаправду испытываете такое желание?

Тут я решил, что они раньше подумали, будто мы
шутили, когда просили их обоих побеседовать с маль-
чиком, и потому поддразнивали их, а не хранили серьез- с
ность; и, помыслив так, я еще раз подтвердил, что мы
относимся к этому делу на удивление серьезно.

А Дионисодор в ответ:

— Смотри, Сократ, не отрекись потом от того, что
сейчас сказал.

— Я уже предусмотрел это, — возразил я, — и
никогда от этого не отрекусь в будущем.

— Так, значит, — сказал он, — вы утверждаете,
будто хотите, чтобы он стал мудрым?

— Очень хотим.

— А в настоящее время, — спросил он, — мудр
Клиний или же нет?

— Ну уж об этом-то он помалкивает, ему ведь не
свойственно хвастовство,                             d

— Но вы-то, — сказал он, — хотите, чтобы он стал
мудрым и не был невежественным?
Мы согласились.

— Значит, вы хотите, чтобы он стал тем, чем он
сейчас не является, и чтобы таким, каков он сейчас есть,
он впредь уже никогда не был.

Услышав это, я пришел в замешательство, он же,
подметив мое смущение, продолжал:

— Так разве, желая, чтобы он впредь не был тем,
что он есть сейчас, вы не стремитесь его, как кажется,
погубить? Хороши же такие друзья и поклонники, кото-
рые изо всех сил желают гибели своего любимца!

Но тут Ктесипп, услышав это, вознегодовал из-за е
любимого мальчика и поднял голос:

— Фурийский гость,— сказал он.— Если бы это не
было чересчур неучтиво, я бы тебе ответил: «Погибель
на твою голову!»  Что это ты вздумал ни с того ни с сего
взвести на меня и на других такую напраслину, о кото-
рой, по-моему, и молвить-то было бы нечестиво, — будто
я желаю погибели этому мальчику! 

— Как, Ктесипп, — вмешался тут Евтидем, — ты
считаешь, что возможно лгать?

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал тот, — если
только я не сошел с ума.

— Ав каком случае — если говорят о деле, о котором
идет речь, или если не говорят?

— Если говорят, — отвечал тот.
284    — Но ведь если кто говорит о нем, то он называет не
что иное из существующего, как то, о чем он говорит?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ктесипп.

— Ведь то, о чем он говорит, является одним из
существующего, отдельным от всего прочего.

— Разумеется.

— Значит, тот, кто говорит об этом, говорит о суще-
ствующем?

— Да.

— Но ведь тот, кто говорит о существующем, говорит
сущую правду. Так и Дионисодор, коль скоро он говорит
о существующих вещах, говорит правду, а вовсе не кле-
вещет на тебя.

— Да, — отвечал Ктесипп. — Но тот, Евтидем, кто
ь говорит подобные вещи, говорит о том, чего нет.
А Евтидем на это:

— Разве то, чего нет,— это не то, что не сущест-
вует?

— Да, то, что не существует.

— И дело обстоит разве не так, что то, чего нет, нигде
не существует?

— Нигде.

— Возможно ли, чтобы кто-нибудь — кем бы он ни
был — так воздействовал на это, чтобы создать его — это
нигде не существующее?

— Мне кажется, невозможно,— отвечал Ктесипп.

— Так что же, когда ораторы говорят в народном
собрании, разве они ничего не делают?

— Нет, делают, — отвечал тот.
с    — Но раз они что-то делают, значит, и что-то создают?

— Да.

— Следовательно, говорить — это значит что-то
делать и создавать?
Ктесипп согласился.

— Значит, никто не говорит о несуществующем:

ведь при этом он что-то делает, а ведь ты признал, что
ни для кого невозможно создать несуществующее; вот по
твоему слову и выходит, что никто не произносит лжи
 и, если Дионисодор говорит, он говорит об истинно
существующем.

— Клянусь Зевсом, Евтидем! — воскликнул Кте-
сипп. _ Говорит-то он некоторым образом о существую-
щем, но в неправильном смысле.

_ Что ты имеешь в виду, Ктесипп? — спросил
Дионисодор. — Не то ли, что существуют люди, назы- d
вающие вещи своими именами?

— Да, добропорядочные люди и те, что говорят

правду.

— Но разве, — возразил тот, — хорошее не бывает
хорошим, а дурное — дурным?
Ктесипп сказал, что бывает.

— А ты признаешь, что хорошие люди называют
вещи своими именами?

— Признаю.

— Значит, хорошие люди говорят дурно о дурном,
раз они все называют своими именами.

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал тот, — и даже
очень дурно, когда речь идет о дурных людях. И ты
поостережешься быть в числе этих последних, если меня е
послушаешься, дабы хорошие люди не говорили о тебе
дурно.

— И о людях высоких они говорят высоким слогом,
а о горячих говорят горячо?

— В высшей степени так, — отвечал Ктесипп. —
А о холодных людях они говорят холодно, как и о про-
хладных их рассуждениях.

— Бранишься ты, Ктесипп, — бросил Дионисо-
дор, — да, бранишься.

— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал тот, — я не бра-
нюсь, потому что люблю тебя и по-дружески наставляю
и пытаюсь убедить никогда не выступать против меня
так грубо, утверждая, будто я желаю гибели тем, кого
ценю превыше всего.                              

А я, поскольку мне показалось, что они слишком
резко друг против друга настроены, шутливо обратился
к Ктесиппу со словами:

— Ктесипп, мне кажется, нам надо принять от
наших гостей их речи, коль скоро они желают их нам
подарить, и мы не должны спорить с ними из-за имен.
Если им дано так губить людей, что из дурных и нера-
зумных они могут сделать достойных и благоразумных,
то сами ли они изобрели это или от другого кого научи-
лись такому уничтожению и порче, с помощью которых
они, разрушив скверного человека, воскрешают его хоро-
шим, если они это умеют (а ведь ясно, что умеют: они
заявили, что их недавно обретенное искусство состоит
в том, чтобы делать дурных людей хорошими), то
уступим им в этом: пусть они погубят нам мальчика
и сделают его разумным, а также и всех нас. Если же вы,
молодые, боитесь, то пусть опасность коснется меня,
с как это бывает с карийцами ²⁷; ведь, поскольку я стар,
я готов рискнуть и предоставить себя нашему Дионисо-
дору, как колхидской Медее. Пусть он погубит меня
и, если хочет, сварит живьем или сделает другое что-
либо со мной по желанию, лишь бы только я стал хоро-
шим²⁸.

А Ктесипп на это:

— Я и сам готов, Сократ, предоставить себя гостям —
d пусть, если им это угодно, сдирают с меня шкуру еще
неистовей, лишь бы эта шкура не оказалась у меня потом
пустым мешком, как шкура Марсия ²⁹, а наполнилась
добродетелью. Хотя Дионисодор считает, что я на него
сержусь, это не так; но я противоречу, как мне кажется,
его неблаговидным речам, направленным против меня.
А ты, благородный Дионисодор, не считай противоречие
бранью: брань — это нечто совсем иное.
А Дионисодор на это:

— Ты строишь свои рассуждения так, как если бы
противоречие в самом деле существовало?
е    — Само собой разумеется, — отвечал Ктесипп, —
и даже более того. А ты, Дионисодор, думаешь, что
противоречие не существует?

— Но ведь ты не сумел бы мне показать, — возразил
тот, — что когда-либо слышал, как один противоречит
другому.

— Правда твоя, — молвил Ктесипп. — Но вот сейчас
я это слышу и показываю тебе Ктесиппа, противореча-
щего Дионисодору.

— Ты можешь отстоять это свое заявление?

— Разумеется, — сказал Ктесипп.

— Так как же? — спросил тот. — Для каждой суще-
ствующей вещи есть свои слова?³⁰

— Конечно.

— Слова ли о том, что каждая вещь существует
или же нет?

— О том, что существует.
    — Если ты помнишь, Ктесипп, — сказал тот, — мы
только что показали, что никто не говорит о том, чего не
существует: никто ведь не может выявить в слове то,
что не существует.

_ Ну и что же?! — воскликнул Ктесипп. — Разве
от этого мы меньше противоречим друг другу — я и ты?

_ А если, — возразил тот, — мы оба говорим об
одном и том же, то мы противоречим друг другу или,
скорее, утверждаем относительно этого одно и то же?

Ктесипп подтвердил, что одно и то же.

— А если бы ни один из нас, — сказал Дионисо-
дор, — не говорил об этом деле, разве противоречили бы
мы друг другу? Ведь, скорее, никто из нас двоих о нем бы
и не вспомнил,                                     ь

И с этим Ктесипп согласился.

— Ну а когда я веду речь относительно этого дела,
ты же — иную речь, об ином деле, — противоречим ли
мы друг другу в этом случае? Или же я говорю о некоем
деле, а ты о нем не говоришь вовсе? А может ли противо-
речить говорящему тот, кто не говорит?

Тут Ктесипп онемел. Я же, подивившись этим сло-
вам, спросил:

— Что ты имеешь в виду, Дионисодор? Не в первый
раз, но от многих и часто слышал я это рассуждение   с
и всякий раз удивлялся. Ведь и ученики Протагора ³²
всячески пользовались им, и старшее поколение тоже.
Мне же оно кажется странным и ниспровергающим как
другие рассуждения, так и само себя. Но я полагаю, что
лучше всего убедишь меня- в его истинности именно ты.
Значит, ложь произнести нельзя (ведь именно в этом
сила данного рассуждения, не так ли?) и говорящий
может либо говорить правду, либо молчать?

Дионисодор подтвердил это.

— Но если невозможно произнести ложь, то, по
крайней мере, можно иметь ложное мнение?         d

— Нет, невозможно и это, — отвечал он.

— Значит, вообще не существует ложного мнения? —
спросил я.

— Не существует, — отвечал он ³³.

— И нет ни невежества, ни невежественных людей?
Разве невежество — если бы оно существовало —
заключалось бы не в том, чтобы иметь ложное мнение
о вещах?

— Разумеется, в этом, — сказал он.

— Но его не существует, — подсказал ему я.

— Нет, — подтвердил он.

— Ты ведешь эту речь, Дионисодор, ради красного 
словца, из какой-то причуды или в самом деле считаешь,
что среди людей нет невежд?
е    — А ты, — сказал он, — меня опровергни.

— Что же получается, по твоим словам, что воз-
можно опровержение, в то время как никому не дано
лгать?

— Нет, невозможно, — вмешался Евтидем.

— Но разве вот сейчас, — спросил я, — Дионисодор
не потребовал, чтобы я его опровергнул?

— Как можно требовать то, чего не существует?
Ты разве требуешь?

— Да я, Евтидем, — говорю, — не очень-то смыслю
во всех этих великолепных тонкостях, ведь я тугодум.
Быть может, я и нескладно спрошу тебя, но уж ты меня
 извини. Взгляни: если нельзя ни лгать, ни иметь лож-
ного мнения, ни быть невежественным, то разве мыс-
лимо ошибаться, делая что-то? Ведь при этом тому, кто
действует, невозможно ошибаться в том, что он делает?
Разве не это вы утверждаете?

— Да, разумеется, — отвечал он.

— Вот это и есть, — сказал я, — неприятный вопрос.
Коль скоро мы, действуя, говоря и размышляя, никогда
не ошибаемся, то вы-то, ради Зевса, — если все это
так — чему явились сюда учить? Разве вы не сказали
ь недавно, что лучше всех из людей преподаете доброде-
тель тем, кто желает учиться?

— Вот ведь, Сократ, — подхватил Дионисодор, —
какой ты отсталый человек — сущий Кронос ³⁴, раз ты
сейчас вспоминаешь самые первые наши слова — чуть
ли не прошлогодние, с тем же, что мы сейчас говорим,
не знаешь, что и делать!

— Да,— отвечал я,— уж очень трудны ваши речи.
Оно и понятно: ведь какие мудрецы эти речи держат!
Вот и последние твои слова очень трудно истолковать:;

что это значит, Дионисодор, «не знаешь, что и делать»?
с Видимо, что я не в состоянии опровергнуть Евтидема?
Ибо, скажи, какой еще смысл может иметь это твое выра-
жение — «не знаешь, что и делать с этими речами»?

— Но вот с твоими-то речами, — возразил он, —
совсем не трудно что-то сделать. Отвечай же.

— Как, Дионисодор?! — говорю. — Раньше, чем ты
сам мне ответил?

— Так ты не станешь отвечать? — спрашивает он.

— Да разве это справедливо?

— Разумеется,  справедливо, — ответствовал  он.

— На каком же основании? — возразил я. — Видно,
на том, что ты явился к нам как великий знаток рас-
суждений и тебе ведомо, когда нужно отвечать, а когда
нет? И сейчас ты ничегошеньки не отвечаешь, потому d
что уверен — это не нужно?

— Болтаешь, — возразил он, — и не заботишься об
ответе. Но, достойнейший мой, будь добр, отвечай, коли
уж ты признал меня мудрецом!

— Надо, видно, послушаться: похоже, что это не-
обходимо. Ты ведь здесь верховодишь. Спрашивай же.

— Считаешь ли ты, что мыслящие существа мыслят,
имея душу, или они ее лишены?

— Мыслят существа, имеющие душу.

— Ну а знаешь ли ты речь, которая имела бы душу?

— Клянусь Зевсом, нет.

— Почему же ты недавно спрашивал, какой смысл
в моем выражении?                               е

— Да почему же еще, как не ошибаясь, по своей
тупости? А может быть, я не ошибся и верно сказал,
утверждая, что речи имеют смысл? Так как же —
ошибся я или нет? Если я не ошибся, ты не опроверг-
нешь меня, хоть ты и мудрец, и не сообразишь, что
делать с моим словом; если же я ошибся, то и тут ты
не прав, поскольку утверждаешь, что ошибаться невоз
можно. И это я возражаю вовсе не на то, о чем ты говорил
в прошлом году. Но, — продолжал я, — похоже, Диони-
содор и Евтидем, что наше рассуждение топчется на
месте и снова, как и раньше, ниспровергает само себя,
а ваше искусство бессильно помочь этой беде, хоть
оно и поразительно по точности выражений.

Сказал тут Ктесипп:

— Дивны речи ваши, мужи фурийские или хиосские, ь
или по каким другим местам и как еще вы бы ни хоте-
ли именоваться! До чего же вам нипочем нести такой
вздор!

Но я, убоявшись, что возникнет ссора, снова стал
успокаивать Ктесиппа, сказав:

— Ктесипп, говорю тебе то же самое, что я говорил
сейчас Клинию: ты не знаешь мудрости наших гостей —
сколь она удивительна. Но они не хотят показать нам ее
всерьез и околдовывают нас, подражая Протею, египет- с
скому софисту³⁵. Мы же давайте уподобимся Ме-
нелаю³⁶ и не отпустим этих мужей до тех пор, пока они
не обнаружат перед нами серьезную свою суть: думаю,
что, когда они заговорят по существу, они явят нам
нечто прекрасное; будем же просить их и убеждать и
умолять нам это явить. А я со своей стороны собираюсь
снова им объяснить, каким образом, согласно моей
просьбе, они должны для меня это сделать. Попытаюсь
d начать с того, на чем я остановился ранее, и пройти это
все, насколько смогу, по порядку, дабы из снисхождения
к моему усердию и серьезности вызвать серьезность
и с их стороны. Ты же, Клиний, — продолжал я, — на-
помни мне, на чем мы тогда остановились. Как мне
кажется, вот на чем: мы пришли к выводу, что необхо-
димо философствовать. Не так ли?

— Да, — отвечал он.

— Философия же — это приобретение знания; как
по-твоему? — спросил я.

— Да, — отвечал он.

е    — Какое же мы собираемся приобрести знание, если
правильно к этому приступить? Не то ли, попросту
говоря, что принесет нам пользу?

— Несомненно, — сказал он.

— Ну а принесло бы нам какую-то пользу уменье
обнаруживать, обходя землю, большие залежи золота?

— Быть может, — отвечал он.

— Но ведь перед этим, — возразил я, — мы устано-
вили, что ничего бы не выгадали, даже если бы без хло-
пот и раскопок у нас в руках оказалось все золото; и если
бы мы даже умели превращать в золото скалы, это зна-
ние не имело бы для нас никакой цены. Ведь коли бы
мы не знали, как использовать золото, то ясно, что от
него не было бы никакой пользы. Припоминаешь ли? —
спросил я.

— Конечно, — отвечал он, — припоминаю.

— Точно так же, видимо, и от любого другого зна-
ния не будет никакой пользы — ни от уменья нажи-
ваться, ни от врачебного искусства, ни от какого иного,
если кто умеет что-либо делать, пользоваться же сделан-
ным не умеет. Разве не так?

Клиний согласился.

b    — Даже если бы существовало уменье делать людей
бессмертными, но мы не знали бы, как этим бессмертием
пользоваться, и от этого не было бы никакой пользы, —
если только данный вопрос надо решать на основе того,
в чем мы ранее согласились.

Все это он подтвердил нам.

— Следовательно, прекрасный мой мальчик,— продолжал я,
 — мы нуждаемся в таком знании, в котором
сочеталось бы уменье что-то делать и уменье пользо-
ваться сделанным.

— Это ясно, — отвечал он.

— Значит, как видно, нам вовсе не нужно стано- с
виться искусными в изготовлении лир и сноровистыми
в подобном уменье. Ведь здесь искусство изготовления
и искусство применения существуют порознь, хотя и
относятся к одному и тому же предмету, ибо искусство
изготовления лир и искусство игры на них весьма отли-
чаются друг от друга. Не так ли?

Он согласился.

— Точно так же не нуждаемся мы в искусстве изго-
товления флейт: ведь и здесь такое же положение.
Он выразил согласие.

— Но, во имя богов, — сказал я, — если мы изучим
искусство составления речей, то именно приобретение
этого искусства сделает нас счастливыми?

— Я этого не думаю, — отвечал Клиний, схватив d
мою мысль.

— А как ты можешь это обосновать? — спросил я.

— Я знаю некоторых составителей речей, не умею-
щих пользоваться собственными речами, которые сами
они сочинили, подобно тому как изготовители лир не
умеют пользоваться лирами. В то же время есть другие
люди, умеющие пользоваться тем, что первые пригото-
вили, хотя сами приготовить речи не умеют. Ясно, что
и в деле составления речей искусство изготовления —
это одно, а искусство применения — другое.

— Мне кажется, — сказал я, — ты достаточно веско
доказал, что составление речей — это не то искусство,
обретя которое человек может стать счастливым. А я уж
подумал, что здесь-то и явится нам знание, которое мы
давно ищем. Ведь мне и сами эти мужи, сочинители е
речей, кажутся премудрыми, и искусство их — возвы-
шенным и волшебным. Да и не удивительно: оно — как
бы часть искусства заклинаний и лишь немного ему 290
уступает. Только искусство заклинателей — это завора-
живание гадюк, тарантулов, скорпионов и других вред-
ных тварей, а также недугов, а искусство сочинителей
речей — это завораживание и заговор судей, народных
представителей и толпы. Или ты думаешь, — спросил
я, — иначе?

— Нет, я думаю то же, что ты говоришь, — отве-
чал он. 

— Так к чему же, — спросил я, — мы еще обра-
тимся? К какому искусству?

— Что-то я не соображу, — отвечал он.

— Но, — вставил я, — кажется, я нашел!

— Что же это? — спросил Клиний.
ь    — Мне представляется, — отвечал я, — что искус-
ство полководца более чем какое-либо другое, если им
овладеть, может сделать человека счастливым.

— А я так не думаю.

— Почему? — спросил я.

— Да ведь оно напоминает искусство охоты — толь-
ко на людей.

— Ну и что же? — спросил я.

— Никакое охотничье искусство, — отвечал он, —
не идет далее того, чтобы схватить, изловить. А после
того как дичь, за которой охотятся, схвачена, звероловы
и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают
с свою добычу поварам; а геометры, астрономы и мастера
счета, которые тоже ведь охотники, ибо не создают сами
свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют сущест-
вующие, — они (поскольку не знают, как этим пользо-
ваться, а занимаются лишь охотой), если только не
совсем лишены разума, передают диалектикам ³⁷ заботу
об использовании своих находок.

— Значит, прекраснейший и мудрейший Клиний,
вот как обстоит дело?

d    — Конечно. И стратеги, — продолжал он, — таким
же точно образом, когда захватят какой-либо город или
военный лагерь, передают их государственным мужам,
ибо сами они не умеют воспользоваться тем, что захва-
тили, наподобие того как ловцы перепелов передают их
тем, кто умеет перепелов откармливать. И если нам
необходимо искусство, которое, сделав какое-то приобре-
тение, создав что-либо или изловив, само же и умеет
этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас
счастливыми, то надо искать какое-то иное искусство, не
полководческое.

е    К ρ и т о н. Что ты говоришь, Сократ? Этот юнец мог
произнести такие слова?

Сократ. А ты не веришь этому, Критон?
К ρ и т о н. Клянусь Зевсом, нет. Я думаю, что, если
он такое сказал, он не нуждается в обучении ни у Евти-
дема, ни у кого-либо еще из людей.

Сократ. Но, быть может, во имя Зевса, это молвил
Ктесипп, а я просто запамятовал?

Критон. Какой там Ктесипп!                   
Сократ. Но в одном я уверен: ни Евтидем, ни
Дионисодор этого не сказали. Однако, милый Критон,
быть может, это произнес кто-то более сильный из при-
сутствующих? Ведь я слышал эти слова, в этом я уверен.

Критон. Да, клянусь Зевсом, Сократ, мне кажется,
это был кто-то из более сильных, и намного. Но после
того какое еще искусство вы рассмотрели? И нашли вы
или не нашли то, ради чего предприняли изыскание?

Сократ. Где же, дорогой мой, найти! Наоборот, мы b
оказались в очень смешном положении: подобно детиш-
кам, гоняющимся за жаворонками, мы всякий раз
думали, что уже схватили то или другое из знаний, они
же все ускользали из наших рук. Стоит ли тут вдаваться
в подробности? Когда мы дошли до царского искусства ³⁸
и стали исследовать, доставляет ли оно кому-либо
счастье, то, подобно заблудившимся в лабиринте, поду-
мали было, что мы уже у самого выхода; и вдруг, огля-
нувшись назад, мы оказались как бы снова в самом
начале пути, заново испытав нужду в том, с чего нача- с
лись наши искания.

— Как же это случилось с вами, Сократ?

— Сейчас скажу. Показалось нам, что государственное
и царское искусство — это и есть то, что мы ищем.

дальше