Часть первая . Глава  первая. Пасхальная ночь в келье мудреца.

           После расставания с Вагнером, ( Ночь, 1 часть ), который,  как сам признаётся Фаусту, с удовольствием бы “не спал бы до утра и всё бы с вами толковал серьёзно...”  - “...но завтра Пасха”, -  уходит, чтобы как-нибудь уже “в свободный час расспросами” обеспокоить Фауста, (и значит -  самому-то Вагнеру сейчас оказывается   важнее  Пасха ), вот с этой самой минуты, Фауст начинает монолог. Видимо, это поздний вечер. Монолог, который занимает две, три страницы пьесы, и заканчивается хором ангелов, а затем  и хорами мироносиц, учеников и снова ангелов. Этот, длиннейший, в самом же начале пьесы, монолог учёного-естествоиспытателя Фауста, в пасхальную ночь, - приводит его к мысли о самоубийстве:

...Но отчего мой взор к себе так властно
Та склянка привлекает, как магнит ?
В моей душе становится так ясно,
Как будто лунный свет в лесу разлит…
Смертельной силою, тебе присущей,
Сегодня своего творца уважь !

       От которого его и спасает хор ангелов. А поскольку это не православная пасхальная служба, совершающаяся, как мы знаем, в 12 часов ночи, а богослужение, которое имел в виду Вагнер, “завтрашнее”, получается , что Фауст проговорил сам с собой всю пасхальную ночь, даже если речь идёт о раннем утре, а скорее так оно и есть, это рассвет. Интересно, что никакого раздельного, отдельного от Фауста искушающего голоса Мефистофеля или кого-то ещё, здесь не слышно . Как будто сам Фауст приходит к мысли о самоубийстве. Сам ли ? Или к этому он приходит вызванным им магически духом, который представляется ( тем самым как-то идентифицируя свои стремления в душе Фауста):

                   Ф а у с т

Нет, дух, я от  тебя  лица не прячу.
Кто б ни  был  ты, я, Фауст, не меньше значу.

                         Д у х

Я в  буре деяний, в житейских волнах,
В огне,  в воде,
Всегда,  везде,
В извечной смене
Смертей и  рождений.
Я – океан,
И зыбь развитья,
И ткацкий стан
С волшебной нитью,
Где времени кинув сквозную канву,
Живую одежду я тку божеству.

       Ф а у с т

О деятельный гений бытия, (1)
Прообраз мой!

               Д у х

О нет, с тобою схож
Лищь дух, который сам ты познаешь, -
Не я!
              ( Исчезает.)

    Впоследствии в разговоре с Мефистофелем Фауст вернётся к событиям этой ночи, говоря о смерти:

Блажен, к кому она в пылу сраженья,
Увенчанная лаврами, придёт…
При виде духа кончить с жизнью счёты
Я был вчера на радостях не прочь.

                    М е ф и с т о ф е л ь

Но если я не ошибаюсь, кто-то
Не выпил яда именно в ту ночь ?

                      Ф а у с т

В придачу ко всему ты и шпион ?

                   М е ф и с т о ф е л ь

Я не всеведущ, я лишь искушён.

              После чего Фауст начинает раскаиваться в своей былой нерешительности, проклинать мир, надежду, любовь в их бессмысленности, а наипаче - того, кто видит эту бессмысленность, “терпение глупца”:

                    Ф а у с т

О, если мне в тот миг разлада
Был дорог благовеста гул
И с детства памятной отрадой
Мою решимость пошатнул,
Я проклинаю ложь без меры
И изворотливость без дна,
С какою в тело как в пещеру,
У нас душа заключена.
Я проклинаю самомненье,
Которым ум наш обуян,
И проклинаю мир явлений,
Обманчивых, как слой румян…
Но более всего и прежде
Кляну терпение глупца.

      Кстати говоря,  комментарий   Н.Вильмонта, ведущего советского германоведа, в издании "Фауста" в БВЛ, ( изд. Худ.лит., том 50, 1967, перевод Б.Пастернака ), более чем спорно освещает те причины , по которым это самоубийство не состоялось . Так, в качестве примечаний к стихам:

Гудите там, где набожность жива,
           А здесь вы не найдёте благочестья  (2)

(уже после того, как “река гудящих звуков отвела / От губ моих бокал с отравой этой…” ), Н.Вильмонт пишет следующее: “ Как видно из этого стиха, Фауста удерживает от самоубийства не вера в евангельского “спасителя”, а чувство единения с ликующим народом и нахлынувшие воспоминания детства; в следующей сцене, в особенности же в конце трагедии, в знаменитом предсмертном монологе, Фауст снова проникается этим чувством единения.” Интересно, что собственное признание Фауста Мефистофелю, приведённое нами выше, которое Вильмонт не может не учитывать, вроде бы говорит о том же, - о минутном замешательстве, вызванном нахлынувшими воспоминаниями детства… Но надо ли так уж доверять тому, что подчас Фауст говорит Мефистофелю открытым текстом, впрочем, чему и кому тогда и вовсе доверять ?

        (1)   Т.е. сцену объявления хора ангелов и др. хоров, тот же Н.Вильмонт пишет следующее: “Последующие хоры ангелов, мироносиц, учеников и т.д. поются не “потусторонними силами” , а участниками крестного хода в пасхальную ночь .” Нет, позвольте, у Гёте написано именно так: хор ангелов. Почему требуется комментарий о некоем крестном ходе - о котором нет ни намёка в самом тексте ? Атеистическое разъяснение ? Похоже на то. Но Гёте пишет: “хор ангелов”. Или т.о. мы уже погрузились, "ввинтились" в субъективное сознание Фауста, в котором являются и ангелы, и духи, и чёрт? Не к этому ли подталкивает нас атеистический комментарий  Вильмонта  –  что всё нижеследующее есть, очевидно, галлюцинаторный бред ? Что “на самом деле” происходит всегда что-то иное ? И никакой мистики, мистика – чушь ?

    (2)   Но она “возникает” даже на этих позициях . Даже если это поют люди – и люди поют, а Фауст всё-таки слышит хор ангелов. И Гёте так и пишет: “Хор ангелов”. В этом нет ни малейшего противоречия, и для Гёте, и для любого, простите, чуткого к символу, человеку. Человеку же, бывающему на богослужениях, и того больше, известно, что Богу славословит вся тварь вообще, т.е. и люди, и ангелы, и всё живое и способное к славословию, славословит Бога за всё и за вся , а если говорить о мистической реальности, то и всеми делами добра, и всем вообще . Особенно это так в минуты и часы Пасхальной службы, совершающейся не за воротами, где-то там, в результате чьего-то крестного хода, а совершающейся и разгорающейся в сердцах. Вот. Здесь и именно поэтому, Фауст, слыша звон и слыша пение, уже этим участвует в славословии пасхального богослужения, уже поэтому слышит хор ангелов. Он не подменяет одно другим, нет, но в этот мистический момент вселенной от сердца к сердцу протягиваются радостотворящие струны. И мы видим, что это и детство Фауста, осветившееся в этот миг. И конкретный поющий хор, крестный ли это ход, или простое сообщество поющих верующих, встретивших Пасху и торжественно несущих эту радостную Весть в своём сердце ?И сам он, снова способный к рассуждению. Суждение же всегда выхолащивает все символы. оставляя одни причины и следствия взамен. 
           И хотя своё соучастие в Пасхальной радости, победившей смерть, Фаустом тотчас же и забыто, но даже он не может объяснить свой поступок, припомнив отдельную причину, заставившую его отстранить отравленную чашу от своих губ, когда говорит Мефистофелю впоследствии: “ О если мне в тот миг разлада был дорог благовеста гул”, - т.е. вспоминая странность самого момента, одновременно и дорогого, и вызвавшего разлад в его намерениях, - зато на такую причину, в качестве уже единственной реальности, торопится указать читателям Н.Вильмонт, и это к сожалению .

      Но в предыдущем своём примечании на стих:

Колокольный звон и хоровое пение
Что до слов Фауста, отставившего бокал с отравою, -
Ликующие звуки торжества,
Зачем вы раздаётесь в этом месте?
Гудите там, где набожность жива,
А здесь вы не найдёте благочестья.
Ведь чудо – веры лучшее дитя.
Я не сумею унестись в те сферы,
Откуда радостная весть пришла.
Хотя и ныне, много лет спустя,
Вы мне вернули жизнь, колокола,
Как в памятные годы детской веры,
Когда вы оставляли на челе
Свой поцелуй в ночной тиши субботней. (3)-

        Вильмонт заключает , что “единение с ликующим народом и нахлынувшие воспоминания детства” спасают Фауста, а никакая не “евангельская вера”, так что  эти слова как раз констатируют и действенность, и реальность Пасхи: “ Вы мне вернули жизнь, колокола…” и одновременно свой отказ от веры, от набожности и благочестья (4). За сиюминутной волей Фауста следует Вильмонт, но проговаривается сам: ведь что такое “единение с ликующим народом” ? Да это ни что иное, как церковное единство, евхаристическое единство, от греческого “евхаристия” – благодарение, т.е. в терминах евхаристического богословия, атеист Вильмонт невольно, но обозначил саму церковь, и фраза его т.о. получает следующее значение: Фауста спасает “не евангельская вера, а церковь” - что уже очевидная несуразица, так же очевидно рассеивающаяся, с какого бы конца её не начинай рассеивать: ибо кто же в церкви может похвастаться верой, да ещё большой, евангельской ? Если в церкви – то никто, а если хвастаются верой, то не в церкви, тем более её формами, благочестием. Вильмонт, как нормальный атеист, видит в благочестии объективные следствия – а стало быть и причины – веры . Интересно, что он схож в этом с самим Фаустом, также констатирующем отсутствие у себя благочестия как некую положенность себя вне Бога. Но, “единение” с ликующим народом, весит во всём этом отрывке слишком много , много более, чем о том догадываются Фауст и комментирующий его поступки выдающийся советский германовед. Жизнь Фауста .

    Примечания.   (3)  То, что в детстве Фауст указывает именно ночную пасхальную службу, оставляет наш вопрос, утром или ночью слышит Фауст хор,т.е. утренняя или ночная это службы, и значит, всю ночь он проговорил или несколько часов, после ухода Вагнера, до полуночи, например, открытым.
       (4) Что не через запятую перечислим, ибо всё названное здесь разное в своей степени: набожность ещё до всякой веры, и есть потенция её, вера активна и устойчива, это внутреннее, благочестье это попытка смотреть на это внутреннее со стороны и есть внешнее.       

               далее