В тюрьме.
(окончание)
Маргарита вновь бредит. Фауст
решительно пробует вывести её, но тут он уже бессилен: Маргарита
неожиданно сильно и веско одёргивает его, в таких вещах уже не до
принуждения:
Раз не
добром, - тебя, мой ангел милый,
Придётся увести отсюда силой.
М а р г а р и т а
Нет.
принужденья я не потерплю.
Не стискивай меня ты так ужасно!
Я черезчур была всегда безгласна.
Ф а у с т
Уж
брезжит день. Любимая, молю!
М а р г а р и т а
Да, это
день. День смерти наступил…
Слово
Маргариты оказывается посильнее
импульса нашего героя. После чего она
говорит о своей предстоящей смерти.
…Вот
стали в колокол звонить,
И вот уж жезл судейский сломан.
Мне крутят руки на спине
И тащат силою на плаху.
Все содрогаются от страха
И ждут, со мною наравне,
Мне предназначенного взмаха
В последней, смертной тишине!
Ф а у с т
Зачем
я дожил до такой печали!
Из “этой
печали” в дверях появляется, как
всегда, Мефистофель. Он их
поторапливает. Маргарита сразу
понимает, кто это (37) такой,
отпугивая его Судом Божиим, чем его
только и можно отогнать здесь.
М а р г а р и т а
…Но
стены божьего суда священны!
Скорее прочь уйти ему вели!
Следующие две
строчки на наш
взгляд ключевые во всей этой сцене, а
может быть, и не только в этой.
Ф а у с т
Ты
будешь жить! Живи! Ты жить должна!
М а р г а р и т а
Я
покоряюсь божиему суду.
Фаусту
Гретхэн нужна здесь. Маргарита же вновь
обрела Господа. Ей нужен Бог, а Богу
нужна она. В здешнем пределе Бога для
Гретхэн больше нет. Слышен призыв
Мефистофеля уже к одному Фаусту:
М е ф и с т о ф е л ь
Иди за мною,
или я уйду.
Моё ведь дело, знаешь, сторона.
И
Маргарита просит защиты у Отца
небесного и ангелов – ей становится
страшен уже сам Фауст. Она полностью
отделилась от него в Господе. Оставшись
друг с другом, почти наедине, хотя ещё в
присутствии Маргариты, Мефистофель
сообщает Фаусту ( будучи как известно
духом лжи, отрицающим ):
Она
Осуждена на муки!
Г о л
о с с в ы ш е
Спасена!
Каким ещё может быть Суд
Божий, с точки зрения Мефистофеля, как
не беспощадным наказанием ? Не гневом
Божиим ? И т.п. Но ведает ли Фауст о том,
что именно его деяния тут в самом
центре, в центре всего, случившегося с
Маргаритой ? Теперь во всяком случае
он бежит прочь.
М е ф
и с т о ф е л ь
( Фаусту )
Скорей
за мною!
(
Исчезает с Фаустом.)
Г о л
о с М а р г а р и т ы
( из
тюрьмы, замирая )
Генрих!
Генрих!
На
этом первая часть пьесы Гёте
заканчивается. Фауст бежит жить -
далее. Маргарита, имеющая в себе
совершенно иную жизнь, иное
попечение, о Господе, это следование за
Мефистофелем резко отвергает.
В поведении Фауста уже
давно чувствуется верх бесчестности.
Видимо., как следствие плохо
проработанного в пьесе мотива. Так,
почти год заставлять девушку
скрываться и не подозревать о всей
степени затруднений, доставляемых ей в
таком положении. Принципиально
подразумеваемая невозможность его
женитьбы на Гретхен. А, собственно,
почему? Ужели внутренний
гомосексуализм, бесплотность
воплощённого в образ мужчины
Мефистофеля ему так дорог ? Наконец,
трусливое бегство без оглядки с места
убийства невинного человека, всё-таки
родного брата Гретхен, которого, как
это ни странно, Фауст за десять месяцев
ухаживаний, ни разу не видел до тех пор!
А значит, ухаживания эти были в
обстановке полной секретности. Но ведь
не 10 –же месяцев так издеваться над
человеком, которому беспрестанно
признаёшься в любви. А то, что они
вдвоём с чёртом на одного Валентина
фехтовали?
Конечно, Фаусту пришлось защищаться и
всё это подстроил его спутник, однако
человек чести не полезет вдвоём с кем-то
ещё менее честным, чем он, на в общем-то
защищающего честь своей сестры
человека. Чем потеря чести посреди
исступлённого созерцания гармонии
природы и звенящих ручьёв весны, другой
человек предпочёл бы умереть, “простая”
жизнь, но по чести, будет подороже . Все
эти неблагородные качества скопились
вокруг Фауста, в общем-то не “по-делу”,
хотя уж итак мы выглядим черезчур
резкими критиками Гёте. То, что Фауст
есть обычное становление злодея и
злодейства, есть мотив, явный или нет,
неважно. Но то, что за необдуманностью и
не-состыковкой многих мелких мотивов
движений Фауста стоит плохая
драматургия. в которой пропадает сам
персонаж, Фауст, уже важно. Пьеса т.о. во
многом становится всё-таки
художественным глашатаем идей,
нагружая эту сторону может быть даже
более, чем хотелось бы.
Мы говорили уже
в самом начале о многих диалогах,
только о диалогах в пьесе, - не
впускающих в напряжённое вопрошание
пьесы к участникам этого диалога
никого третьего. Никто так и не сможет
понести всей напряжённости диалога
Фауст-Мефистофель, например. Мы
остановились на Гретхэн, как на таком
третьем лице, возникшем перед Фаустом.
Но она всё-таки не дорастает до
полифонического целого – вырастая
драматургически, она сходит со сцены,
исчезает из пьесы вовсе, и из горизонта
жизни Фауста, также. Ведь Маргарита
отказывается от диалога с Мефистофелем,
умоляя Фауста оставить своего спутника,
в этом и состоит, собственно, их диалог.
Фауст же не видит , самое главное,
почему – он не видит всего
Маргаритиного “почему”, всего Света, -
он должен оставить этого Мефистофеля.
Поэтому
можно говорить о том что всё-таки
Маргарита не разрушила их диалога
полифонией трёх действующих лиц. А если
бы это случилось, был бы снова диалог,
но уже Гретхэн/Фауст, без
Мефистофеля. но это уже совсем другая
пьеса. А эта и начиналась, и
заканчивается в едином диалогическом
пространстве Фауст-Мефистофель, так
что оказывается всё-таки возможно
корректно говорить об одном Фаусте,
разъедаемом изнутри “духом отрицания”,
этот последний так себя и не
объективировал до самого конца первой
части на ком-то третьем. Но это
последовательное сохранение
субъективной достоверности
внутреннего мира Фауста, можно отнести
как раз к заслугам первой части пьесы
Гёте .
Столько же несообразности, если даже не
больше, в пьесе приходится на Маргариту,
и особенно на почти не-состыкованный
вне сценического действия мотивный ряд
Маргариты. Так, непонятно, как критики
уже не раз отмечали, как за эти три дня,
когда Фауст был на шабаше, с Маргаритой
могло всё это произойти. причём,
повидимому не только отравление матери,
убийство грудного ребёнка, посадка в
тюрьму, - но и собственно, рождение
ребёнка. Конечно, это не три дня, а некое
другое время, время “забытья”.
Но непонятно
с ней и многое другое. Так, сами
преступления Маргариты - недостаточно
“вынести за скобки”. что само по себе,
конечно же, верно. Однако, или Гретхэн
после исчезновения Фауста и убийства
им её брата, сразу же “помутилась
рассудком” и в этом состоянии
совершает свои преступления ради их
связи с Фаустом, а потом, вернувшись в
него хотя бы отчасти, раскаивается в
соделанных ею страшных вещах. Или же
она, в полном отчаяния . но здравом уме,
совершает эти преступления, а уже потом,
видя, что натворила, сходит с ума. Ведь
во втором случае тогда и покаяние её
лишь под покровом умопомешательства,
раскаяние её не раскаяние. А пьеса всё-таки
говорит о её раскаянии, о её рассудке и
даже о сильной вере её. Предполагать
остаётся первое. Но ведь можно было
более чётко провести именно эту
мотивную линию. Ведь само допущение,
что милая тихая Гретхен способна на
такие зверства – уничтожить своей
рукой всё любимое, мешающее их встрече
с Фаустом, - очень и очень сильное
движение, движение. рисующее её самым
неожиданным образом.
Начиная с этой
своей “скрытой преступной полосы”, в
своём ли или не в своём уме совершённой,
Гретхэн предстаёт перед читателем уже
другим, невероятно сильным человеком, в
самом конце оказывающимся способным
отпугнуть и Мефистофеля, и всяческую
тьму вовсе, заодно с Фаустом –
становясь уже духовно окрепшим
человеком. Но Гёте обходит и это.
повидимому сосредотачиваясь на
главном диалоге пьесы.
Фауст хочет жить, и он хочет
не просто существовать, он хочет всею
душой родства с природою, которую он и
любит единственно и бесконечно. Его нет
самого. Нету человека по имени Фауст.
Есть Дух, увлёкший его за собою
безраздельно, Дух, открывшийся Фаусту
посреди его кабинетных исследований
науки и магии. Природа, которую он
изучал, повлекла, потащила его за собою,
вон из келии, и стуча кровью в сердце. От
человека же Фауста остался только
Мефистофель, дух отрицания. Ничего
собствено-созидательно-разумного
Фауст не делает. Но Мефистофель
постоянно подрезает его движения
навстречу этому Духу Вселенной и в этом
Духе . Тем самым Фауст клянёт своего
спутника и не может без него жить
одновременно.
Мефистофель есть та нигилляция достоверности
жизненного переживания в Фаусте,
которая ему единственно и важна. И
которая и есть и его человеческая
природа и его жизнь вместе. Любовь
Гретхэн раскрыла перед ним
бесконечную глубину человеческой
природы. Живой космос очнулся в Фаусте.
И жизнь, жизнь в её естественно-достоверном
феноменальном “ничто” , “не-высказываемое”
чудо её бытия, её тайна - вот родник, к
которому Фауст наклоняется и пьёт “эти
воды” - но то не живая вода: от самого
Фауста не остаётся человека, за
отрицанием Мефистофелем
могущественного Духа; для самого
Фауста не остаётся никакого места. Одна
лишь безвольная и непосредственная
жизнь чувства как жизнь плоти, как
воспроизведение жизни и более ничего.
Ему не на чем, не в чем отвоевать у
Мефистофеля человеческое утверждение
бытия, он слишком весь в том Духе,
который представился ему, и даже явился
в начале пьесы в силе перед ним:
Ф а у с т
Нет, дух,
я от тебя лица не прячу.
Кто б ни был ты, я , Фауст, не меньше
значу.
Д у х
Я в буре
деяний, в житейских волнах,
В огне, в воде,
Всегда, везде,
В извечной смене
Смертей и рождений.
Я – океан,
И зыбь развитья,
И ткацкий стан
С волшебной нитью,
Где времени кинув сквозную канву,
Живую одежду я тку божеству.
Пока же, практически убив
уже второго ни в чём не повинного
человека, на этот раз уже делами своими
вместе взятыми, и на этот раз свою любимую,
Фауст уходит, уходит следом за
Мефистофелем снова. Тот наверняка
разместит нашего героя в хороший
санаторий, чтобы побыстрее восстановил
силёнки, чтобы зализать собачьим
языком своим раны герою. Для новой
части… пьесы.
(конец первой
части)
Примечания
(36)
каким
бы бедным это не показалось на первый
взгляд
( 37)
и призывает не
Христа Иисуса, а говорит о “незыблемости
Божьего Суда”, как будто уже
состоявшегося над ней. Точно также
полагает и сам Мефистофель, подчиняясь
тем самым. Всё-таки надо понимать, что
это Гёте, и это западная Германия
самого конца 18 века.
назад |
