глава    третья

Маргарита. Кто же этот "третий"  - девушка  Грэтхен или  любовное чувство Фауста ?  Страстное чувство учёного к женщине - как вершина творческого познания природы по Гёте и для Фауста? Непонятная жестокость Фауста, попользовавшегося в итоге невинной бедной девушкой.

Маргарита

         И вот  конкретная Ева.  Маргарита - Грэтхен. Чиста, - ей нет нужды в исповеди, (правда, это - по словам Мефистофеля), – тем не менее Фауст встречает её возвращающуюся с исповеди. И Фауст влюблён. Но это не любовь, а страсть, потому все средства хороши. Она, быть с нею рядом - вот то единственное, что теперь ему становится необходимым. И впервые с начала их встречи с Мефистофелем, он грозит тому про возможное расторжение их договора:

              Ф а у с т

Но вот что заруби-ка на носу:
Я эту ненаглядную красу
В своих объятьях нынче унесу
Или расторгну наше соглашенье

          М е ф и с т о ф е л ь

Что можно сделать в однодневный срок?
Чтобы для встреч изобрести предлог,
И то я попросил бы две недели.

            Ф а у с т   

Будь семь часов покоя мне даны,
Я б не нуждался в кознях сатаны.
Чтоб совратить столь молодое зелье.

               М е ф и с т о ф е л ь

Ты говоришь как сластолюб-француз.
Прошу меня не торопить, однако.
Его страсть теперь погоняет коней.

     На что теперь похожи взаимоотношения Фауста и Мефистофеля ? -

                          Ф а у с т

Ей более четырнадцати лет.

                               М е ф и с т о ф е л ь

Ты судишь, как какой-то селадон.
Увидят эти люди цвет, бутон,
И тотчас же сорвать его готовы.
Всё в мире создано для их персон.
Для них нет в жизни ничего святого.
Нельзя так, милый. Больно ты востёр.

Ф а у с т

Напрасный труд, мой милый гувернёр.
Я обойдусь без этих наставлений…

           В этих сценах Фауст и Мефистофель вступают в один огромный любовно-драматический ряд героев-любовников XV-XVIII веков, где “пассивный” герой-господин пылает страстью к возлюбленной ( он сердце и носитель высокого титула )(22) и торопит сводничать и плутовать своего слугу, герой-слуга же, ворча и рассуждая, делает всё, постепенными интригами и живою народной смекалкой ( он живой ум и народный карнавальный смех )(23) сближая сердца господина и его возлюбленной И в этой сцене ( это “Улица” ) Фауст впервые называет Мефистофеля гувернёром, т.е. своим  домо-управом.

           В комнате Маргариты, и в её отсутствие, бросившись в кресло возлюбленной, Фауст восторгается чистотой её ложа и царящим кругом идеальным немецким порядком. Этого русские не поймут никогда – чистота внутренняя, в которой Маргарита только что представилась, избежав встречи со смелым и довольно странным господином на улице, переходящая в чистоту внешнюю. ( Оттого и придумали специфический, “немецкий порядок”.) Само ложе это, по Фаусту как раз и есть то самое, где внешняя женская красота переходит во внутреннюю… И вот, здесь стоя, впервые, он обращается к самому себе напрямую: “ Фауст…” Т.е. возникает разговор с собой самим, без посредников и без чёрта. Это – свет, свет невинной Грэтхен, к которой он, в невинной обстановке внезапно близко подошёл – несмотря на её отсутствие в этой комнате. Фаустом завладевает чувство вины перед ней, которое тут же, впрочем и сбивает Мефистофель, явившийся со шкатулкой в руках.- ( Видимо, облазил могилы . Помните, он обещал разыскать подарок Фаусту:

                            М е ф и с т о ф е л ь

…Здесь много старых кладов близ церквей.
Взгляну я, все ль они ещё сохранны. (24)

           Следующая сцена, где голая Маргарита (25) примеривает обнаруженные в шкатулке наряды, почему-то заставляет нас вспомнить другую Маргариту. Булгаковскую . Та, решившись пойти в гости к некоему иностранцу, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе любимого, дожидалась указанных Азазелло 9.30 вечера, после чего начинала натираться кремом из золотой коробочки, которую он ей передал. Всё, - после этого несходства этих Маргарит заканчиваются, начинается одно сходство. И дело тут не в том, что одну вещичку подсунул Мефистофель, другую Азазелло, что в одной шкатулочке лежит телесный наряд, а в другой баночке преображающая и молодящая женское тело мазь, т.е. тоже в конечном счёте телесный наряд, одеваемый ими обеими на свои ещё чистые, ещё безгрешные, если угодно, тела. -  А тело их чисто, поскольку оно ешё принадлежит им, они ещё имеют  власть над ним - тело ещё не принадлежит тому, во что оно перевоплотится с помощью этих преображающих чувственную плоть нарядов. Дело в том, что обе  одинаково не могут устоять, и тем более не вольны остановиться, когда уже во всю взволнованы  видением этой красоты в себе и себя в ней, когда примерка, натирка и приглядка уже вовсю запущена, дело пошло:

            Сделав несколько  втираний,  Маргарита глянула в зеркало и уронила коробочку прямо на стекло часов, от чего оно покрылось трещинами. Маргарита закрыла глаза, потом глянула ещё раз и буйно расхохоталась.
         Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и чёрными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами…Исчезли и жёлтенькие тени у висков…На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы.
         Нахохотавшись, Маргарита выскочила из халата одним прыжком и широко зачерпнула лёгкий жирный крем и сильными мазками начала втирать его в кожу тела. Оно сейчас же порозовело и загорелось.”
            Мечта любой женщины, венчанной с красотой! Власть над возрастом, над временем и материей тела своего… И милая Гретхэн наряжается в подсунутые кем-то подозрительным, великолепные вещи, что само по себе достаточно безобидно, но вот до чего она распаляется и к каким вещам приходит, бедняжка, увидав себя во всём этом великолепии.

                      М а р г а р и т а

А вот и ключ. Что может быть внутри?
Открою-ка. В том нет греха большого.
О Господи, смотри-ка ты, смотри,
Я отроду не видела такого
Убор знатнейшей барыне под стать!
Из золота и серебра изделья!
Кому б они могли принадлежать?
О, только бы примерить ожерелье!

( Надевает драгоценности и становится перед зеркалом.)

Ах, мне б такую парочку серёг!
В них сразу кажешься гораздо краше.
Что толку в красоте природной нашей,
Когда наряд наш беден и убог.
Из жалости нас хвалят в нашем званье.
Вся суть в кармане,
Всё – кошелёк,
А нам, простым, богатства не дал Бог!

        Так, только что после исповеди, бедняжка Гретхэн уже теперь вовсю ворчит на Бога в последней строке, а ведь именно так понимаемая бедность считается в церкви грехом, её невинный облик искажается проявлением мирской опытности и провозглашением стяжательских ценностей...
        Нельзя не отметить какую-то взаимную скрытность этих действий Фауста и Маргариты навстречу друг к другу, недаром дела устраивает Мефистофель : Фауст объявляется у ложа Маргариты, в её отсутствие, Маргарите также скрытно кто-то подсовывает красивые вещи . Остаётся тайна. Тайная красота любви.
          После неудачи с первым подарком – который мать Гретхэн передала в церковь, почувствовав, что что-то тут не чисто, - Фауст просит своего спутника-слугу о втором подарке Маргарите. Подарки – от чёрта , даже от чистого сердца Фауста, всегда. Ведь мы чем-то, вещью, покупаем расположение, хотим купить дух.

Кто же этот третий  - девушка  Грэтхен или  любовное чувство Фауста ?

         Теперь возникает сцена, когда к Марте сначала приходит в гости Маргарита, а потом приходит Мефистофель, и приносит “весть” о кончине бывшего супруга Марты. Тут самое время вернуться к нашим рассуждениям о возможном сплошном диалогизме пьесы, в ожидании хоть какого-то полифонизма трёх и более голосов. Как будто собравшиеся вместе Марта, Мефистофель и Маргарита и есть три вполне самостоятельных лица, каждое из которых отличается выраженным в персонаже единством поведения и целями этого поведения, обнаруживаемыми изнутри этой полифонии. Как раз последнего не возникает. Мефистофель и пришёл к Марте, и разговаривает почти всё время с нею, изредка, наблюдая реакции Маргариты на этот диалог, одной-двумя ответными фразами настраивая Маргариту на нужный себе лад.

              М а р г а р и т а

Не дай мне бог любви изведать силу.
Утрата милого б меня убила.

             М е ф и с т о ф е л ь

Бояться горя – счастия не знать.

        Тут Мефистофель ведёт сразу два перекрёстных диалога . Основной, с Мартой, - и нужный ему самому  диалог с Маргаритой, состоящий всего-то из строк восьми, десяти, но строк значительнейших для Маргариты.

       Но в следующей сцене, “ В саду”, всё ещё проще – прогуливаются две чёткие пары. Мефистофель, которым, не без его собственного участия, начинает  заинтересовываться  Марта с серьёзными вопросами о его семейном кредо, продолжает уже начавшийся диалог с Мартою. Фауст же здесь  впервые вместе с Маргаритою , так что перед читателем всю эту сцену стремительно растёт, укрупняясь, новый персонаж - Маргарита.. На протяжении двух, или около того, страниц, Маргарита разворачивает перед Фаустом картину своей душевной жизни и  в пьесе возникает героиня. Её детство,  ранняя мудрость,  непосредственность, которую не раздавили бедность и утрата любимой сестры, её постоянные  труды и  контроль со стороны  матушки, её несмотря ни на что прелесть и какая-то просветлённая мудрость   встают перед впервые столь внимательно слушающим человека  Фаустом  на высоту полного драматургического голоса:  Фауст её пронизан. В романе появился третий герой.
          В конце этого же диалога Фауст признаётся в любви.

             М а р г а р и т а

Я вся дрожу.

                Ф а у с т

Не бойся ничего!
Пусть этот взгляд и рук пожатье скажут
О необъятном том,
Пред чем слова – ничто, (26)
О радости, которая нам свяжет
Сердца.
Да-да, навеки без конца!
Конец – необъяснимое понятье,
Печать отчаянья, проклятья
И гнев творца.

                                               ( Маргарита сжимает ему руки, вырывается и убегает…)

              Любовь – та стихия, все слова бессильны перед которой, и прекраснее их порой молчанье. Сей общепризнанный мотив и здесь мы встретим. Тот духовный разрыв, обозначенный (27) нами много выше, как  разрыв дела и слова, как раз в ней обретает свою первую и родную пристань: Страстная влюблённость. Слова бессильны перед чувством, а чувство вышло, вырвалось, выпорхнуло на свободу. Как невыносима в миг этого освобождения чувств навстречу друг другу мысль о конце, о неизбежном конце этой свободы , она невозможна, и Фауст заклинает этот конец, утверждая беспредельность своего чувства, бесконечно отражённого и преображённого в любимом человеке! И страсть обладания всегда деятельна. Вся личность приходит в движение, и чувства к кумиру своего сердца диктуют всему остальному все слова, все поступки, все дела .

      Если бы Мефистофель подобрался к Фаусту раньше, до встречи с Маргаритой,  в просьбе  лжесвидетельствовать Марте  Фауст бы конечно отказал . Тогда отступление от слова и преступление к делам  ещё не выливалось в то сильное чувственное русло, которым несётся стремнина  его любви сейчас . Теперь  же Фауст соглашается – Мефистофель ему важнее, он весьма полезен для предварительных и сложных целей приближения к Маргарите, и этим всё сказано. Кроме наполненного чувством основного жизненного русла любви к женщине, теперь для Фауста всё пусто, пустынно и сухо.(28) 

Страстное чувство учёного к женщине - как вершина творческого познания природы

             Монолог Фауста в сцене “Лесной пещеры”, это во многом сам Гёте рубежа веков, когда писалась первая часть пьесы. Как будто в ней Фауст обращается к тому Духу, который явился к нему в начале пьесы, сильно напугав собой и после следующего затем монолога Фауста, как мы помним, чуть было наш герой не покончил с жизнью вовсе. Как будто протягиваются нити туда и возникает диалог с этим Духом, после происшедших событий, которые Фауст рассматривает прошедшими в этом Духе:

                           Фауст
                          ( один )

Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне всё,
О чём просил я. Ты не понапрасну
Лицом к лицу явился мне во огне.
Ты отдал в пользованье мне природу,
Дал силу восхищаться ей. Мой глаз
Не гостя дружелюбный взгляд без страсти, -
Но я могу до самого нутра
Заглядывать в неё, как в сердце друга.
Ты предо мной проводишь череду
Живых существ и учишь видеть братьев (29)  
Во всём: в зверях, в кустарнике. в траве.

       Дальнейшее, о чём говорит Фауст, уже переложение излюбленного Гёте образа эстетического постижения природы как самого себя и наоборот:

Когда ж бушует буря в тёмной чаще,
И, рушась на земь, вековая ель
Ломает по пути стволы и сучья
И грохоту паденья вторит даль,
Подводишь ты меня к лесной пещере
И там, в уединённой тишине,
Даёшь мне внутрь себя взглянуть, как в книгу,
И тайны увидать и тьмы чудес.
Я вижу месяц, листья в каплях, сырость
На камне скал и на коре дерев,
И тени движущихся туч похожи
На чудищ первобытной старины.
Как ясно мне тогда, что совершенства
Мне не дано. В придачу к тяге ввысь,
Которая роднит меня с богами,
Дан низкий спутник мне. Я без него
Не обойдусь, наперекор бесстыдству.
С которым обращает он в ничто
Мой жребий и твоё благословенье.

        Мир человеческих чувств как мир, в природе находящий себе воплощение, и в том числе в природе человеческой, - вот та бесконечность стихии, роднящая с богами, но в силу наличия в каждом человеке выси как стремления к ней, сдёргивающая его оттуда очевидным присутствием отрицающего начала. Если есть высь, есть и отрицание. А если ты человек, тебе эта высь дана. Но сам Гёте знает “промежуточный исход” из этой безвыходности человеческого бытия, он поэт - Фауст не поэт. - Это установление выси в красоту как совершенное выражение в материале каких-то эстетических идей. Тогда само ощущение красоты, подаваемое от непосредственного контакта, созерцания природы, становится целью и средством проявления красоты в человечестве, а сам художник становится орудием, оракулом красоты, кладущим своё человеческое на весы этого грандиозного тварного воплощения в человеческом чувстве прекрасного. Об этой вне-находимости эстетического акта писал и М.М.Бахтин. Однако, вне его, человек волен и ответственен в своих поступках, и онтологически высь по прежнему дана ему, с чем никак не мог соглашаться Гёте, вне искусства или поучающий,или рассматривающий феномены природы, или как-то ещё пытаясь духовно приникнуть к миру проявленной природы как единственной альфа и омега всего. Эстетика – вот в чём наступление чувств начинается на её плоть, выражается и полностью заканчивается. 
        Сейчас, на рубеже очередного века, думается, можно отдавать отчёт тому, что только в эстетике самому чувству удаётся совершить полный круг, насытив человеческое чувство неким конкретным эстетическим чувством, опытом, индивидуально-целостным постижением природы, но вне искусства это невозможно, и самодеятельные изыскания, эксперименты и проч. индивидуальные попытки просто бросаются в глаза дилетантизмом на фоне отчётливо установивших этот же предмет опыта, естественных наук; а занятия собственной природой уже ранг аскетических практик, хорошо известных человечеству много тысяч лет, т.о. уже имеющих под собою ту или иную религиозно-идеологическую основу, из которой человек обыкновенно к ним и выходит. 

Примечания. 

   (22)  как звезда
   (23)  когда одни звёзды падают, другие загораются, и с этими случится тоже, одно неизменно у нас повторяется – “ветер и дождь”
   (24)  А в сущности всякий забытый клад лежит в чьей-то могиле .
   (25)  Гёте так не пишет, он даёт мизансцену: “Отпирает шкаф, чтобы повесить платье и замечает шкатулку.”
   (26)   слово не= дело
   (27)   надо же когда-нибудь переходить на прозу
   (28) Для общей точности в жанровой ориентации этого нашего “прочтения” надо хорошенько уяснить одну вещь: к Гёте было бы неправильно относиться как к философу. Эти мерки по большему счёту не приемлемы. И всякий философ меня поймёт. Но он поэт и выразитель огромного идеологического течения в культуре, самый яркий быть может, которое говорит о человеческой жизни и учит этому – не только художественными произведениями своими. Именно об этом, о жизни, говорит и христианское предание церкви. Вот тот пункт, через который прочтение Гёте вызывает те или иные богословские “приливы” на эти страницы. Но это не есть философский комментарий к вещам, раскрытым в ином отношении : в эстетику и культуру.
   (29)     Н.Вильмонт пишет, что последнему Фауст научился у Гердера .