|
7 6
5
4
3
2
1
28. Три вещи
меня всегда занимали. Во-первых, философский термин и его
свобода. Свобода у термина ведь какая - логическая. Точнее,
терминологическая же. Система само-проявления, само-выражения термина задаёт систему конкретных
категорий. Но это статическая картина логики. В диалектике, как у Лосева
например, речь идёт о конкретной целостности - об эйдосе. Когда я
узнал про Единое как про целостность терминов - проявилась целостность
конкретики в эйдосе. Когда я узнал (увидел) конкретику целостного эйдоса
- я увидел образ. И, читая про бытие Гегеля,
Платоновского "Парменида"
или "Бытие..." Хайдеггера, я
сталкиваюсь все с тем же самым,
- с эйдетическим бытием, хотя
и в разных само-выявлениях эйдоса,
разных языковых видах умного мира. Тут я на территории -
Единого.
Во-вторых, что мне было всегда интересно, - свобода литературного
персонажа. Тут и полифонизм М.Бахтина, с его искусственным диалогом, внутри которого
рождается живое действие голоса, пусть персонаж также ещё искусствен.
Тут и история и теория становления новоевропейского романа, теория
литературы вообще. Проблема взаимоотношения автора, героя и
читателя. (Никогда не забуду те главы из "Поэтики Достоевского", где
Бахтин пишет о платоновских диалогах и их романных возможностях - как
таковых, и уже имевших место в истории романа.)
В-третьих, это
Личность и ее свобода - христианство нашло
всеобщее слово Человека, так что любому человеку, простому и сложному,
старому и новому, оказывается возможным явить личную свободу как свободу
в Боге. Это слово христианской проповеди, слово христианского обращения
к Богу и проповедь Божия, это и богословие христианское, и молитва и теологич. дисциплины, и
жизнь христианская, церковная, - везде здесь это Слово одно,
тождественно, личность делает его одним, во Христе Иисусе.
Эти три вещи,
античная эйдетика, генезис романного героя, и богословие христианской
личности, определенным образом ориентируют и философию. историю
философии, и литературу, и религию, даже создавая сами по себе, раздельные
предметные области. Да.
А в сущности - это не степени свободы, не модусы свободы, это
свобода в не пересекающихся плоскостях, которую
и можно преследовать только там, в
ее собственных культурных обстоятельствах, - как героя-автора-читателя, как понятие-термин-эйдос,
как человека-Человека. Точка пересечения
все этих плоскостей, по-видимому, одна единственная, и она где-то должна
быть.
И вот, вся эта кажущаяся
на первый взгляд теоретическая
разбросанность на самом деле сходится. И когда она сходится, в
неизвестной и единственной точке, мне становится страшно за
подобную собственную целостность и несвободу.
29.
Мне приснилось сегодня странное слово. Мне приснилось сегодня
странно нехорошее слово. Это слово содержит в себе нехорошую букву
"ё", букву, поднимающую руки над головой и сдающуюся без боя. Еще оно содержит упоминание о том мерзком "знаке качества",
который метил своею серой пятой вещи сгорбленной советской эпохи. Много чего
содержит это слово, но я его сейчас произнесу и его больше не будет,
этого слова, - оно прозвучит и уйдет в небытие, его никто не услышит и не
узнает, никто, кроме сознания, бедного и больного сознания моего,
подымающегося и опускающегося за каждым словом, слипающего и разлипающего
сонные веки свои, вековые створы словесных скреп, сознания, связующего смыслы и
слоги, буквы и звук, вычленяющего из всего этого какую-то случайную
речь, где нет места возлюбленной строке или фразе, где есть, зато,
опахало, волшебное чудесное опахало, которым оно разгоняет
скапливающееся туманное зловоние, обступающее слева и справа, и страну,
и будущее и прошлое, опахало, спасительно веющее в такт чему-то
внутреннему, стучащему, толкающемуся в груди, с тактом и чувством
расталкивающему сгустки быстро загустевающей черной крови, опахало,
смахивающее случайное и ошибочное вокруг ненароком, одним точным
и всеобъемлющим воздействием, подобно дуновению, когда внезапный порыв
теплого ветра шевелит что-то в природе, смахнет ненужный сор с водной
глади, например, или добавит, вплетет человеку новую надежду в его
седины. А
слово я не стану называть, пусть это до сих пор не слышанное и странное
словосочетание, понятие, возникающее из слов русского языка, не
возникнет. Я не стану озвучивать им эту страницу, она и без него
влачит свое существование, не буду же я добивать ее им. Есть
дурные слова, в этом новость, которую 100 лет назад повторил Николай
Гумилев. Я не знал об этом. Теперь постараюсь
знать. А вот животные, например медведь гризли, - вот они действительно
несчастны.
30. Я стараюсь, живой человек все-таки, следить за творениями
своих знакомых, насколько возможно, и даже, что уже труднее, за
творениями знакомых своих знакомых. У меня в силу "античного затвора" по
прямому роду своих занятий, не так много активно публикующихся знакомых,
может быть поэтому все это не так еще трудно. Философ Гр. Гутнер, муж
бывшей знакомой моей жены, преподаватель философии в
Филаретовском православном институте, пишет на темы усвоения знания,
математического знания и герменевтики. В христианском журнале "Дорога
вместе" 3-4, 03, он опубликовал статью об
образовании - об ответе слушателя и учащегося "зачем мне нужно
образование"?
Он пишет, что прагматизм в вопросе образования
был уместен и в светской России XVIII века и в советское время,
использующее интеллигентов и их знание для строительства режима.
"Правильно проводит" линию
от прагматизма образования (знание - ради определенных личных или
государственных целей) - к прагматизму человека (образованный человек -
человек, манипулирующий знаниями ради своих (успех в социуме) или
государственных (высокий гос.служащий, "государственный раб"), - целей).
И делает верное (богословское) замечание в результате: так как Бог ценен
сам по себе, то образование не может быть только средством для служителя
Бога, - само по себе оно становится ценным, как ценно само по себе все,
что является нашим служением Богу. Вот что я скажу. Этот вывод,
рассуждение, насквозь диалектичны, платоничны до мозга костей: Абсолют,
пусть это Божественная Личность, или Единое, Нечто само по себе ценное,
Абсолютная Ценность, - наделяют от себя полнотой все, к чему и через что
оно проявляется. Служащий Богу человек таким образом соединяется,
причащается, "синергирует" - с абсолютной
Личностью, причем также абсолютно, полно, лично выстраивая свои личные
ценности, свое деятельное служение перед Богом. И образование, точно
также становится само-ценным, будучи "просветлено" светом божественного
ведения, само-по-себе оно свято, как и все, приближенное к высоте и
святости, никак не в силу теологического предмета или его полезности.
Прагматизму здесь не место. Не знание для Бога,
но знание - от Бога. Не образование - средство и помощь в узрении Бога и
тайн Его, но образование - ценнейшая и просвещенная личным служением
само-достойная вещь, Личностью вдохновляемая и направляемая к Богу. Смысл
статьи Гутнера - в прагматизме отношения общества
к нашему современному образованию, и в школе
и в высшей школе, и стоящая рядом с этим
прагматизация светского человека, его жизни, со стоящим вслед за этим
обезличиванием, и даже несвободой такого человека в Боге. И о "не-прагматичности"
образования христианского, "сакрального" если угодно, когда личное
служение совпадает и "пропадает" во едином Боге, вослед
за Иисусом Христом, и здесь ищет и обретает полноту упования, и
раскрытие человека - Богу, и освещая его и его
бытие Его единым Светом, - мысль наиважнейшая. Отсюда - мысль о том, что
образование не есть набор каких-то полезных знаний, нет, образование -
это "образование" человека перед Богом стоящим, и
стоящим перед Ним человеком, и идущим к нему. Создание Человека,
свободно говорящего Ему Слово Его Истины.
Свободно. Но нелегко.
Никто так не любит и не знает свободы, как ее знает
христианин. Бог никогда не принуждает, Он зовет и любит свободное и
человеческое слово и дело правды. Современное образование, подчеркнуто
светское и прагматичное, заглядывающееся то на
современную науку то на днище кошелька, выделенного для него вместо
денег из бюджета,
поэтому, именно заставляет, пригвождает людей к этому миру и его
ценностям. Но так рождаются люди свободные - и от мира, и от такого
образования, и от рабства самого.
31."Что есть Истина?" - спрашивает Пилат у Иисуса Христа, и фраза
звучит подчеркнуто риторически. Неправда, тут нет философского отчужденья, одна
лишь жизненная апатия. В самом вопросе уже "возлежит" полу-ответ, он
"зашит в него". Это и вопрос, и - утверждение. Здесь прокуратор-скептик,
но уж точно не платоник, даже не стоик. Между тем, если бы вопрос этот
был вопросом и искал ответа, ответ стоит рядом и стоит стилистически:
(чего так любят как раз стоики): вопрос: "Что есть Истина?" - Ответ: "Что-то, -
есть. Это истина." Эти облака - есть, наличествуют, - и это истина, этот
разговор, эта ситуация, - имеют место быть, - и это истина. Нет? Это не
так? Можно спорить. Но спорить уже о "ситуации" и "облаках", а не об
истине как таковой. Истина будет продолжать оставаться - единым
логическим стержнем. И дело не в том, что классически толкуют этот
отрывок с помощью "грамматического богословия": "Пилат не видел это Что,
потому что он спрашивал про "что", а не про"кто", - перед ним же был как
раз Кто, т.е. сама Истина." (Так можно лишь более невзлюбить греков за "что-йности"
и "философское бессердечие".) Все проще и сложнее. Пилат - просто не
видел, то есть не спрашивал, у того, Кто, конечно, знал. И уж тем более
не был платоником, для которых подобный вопрос во-первых не риторичен, а
наоборот вызывает скорее замешательство: как раз истина-то и есть, а вот
есть ли вы гражданин Пилат и есть ли смысл в подобном вопросе, это еще
надо посмотреть...
32. (читая Д. Диллона, "Наследники Платона",с.25)
В 139-141 своей "Топики" Аристотель разбирает типичные ошибки в
определениях. Он критикует, и в основном Ксенократа, за неточности и
избыточности в определениях, т.е. рассматривает ошибки логического объема. Так, в
141а5 он критикует Ксенократа за то, как тот определяет "мудрость",
phronesis:
"Нелепость здесь состоит не в том, что дважды произносится одно и
тоже имя, а в том, что о чем-то сказывается одно и тоже несколько раз,
как например, Ксенократ говорит, что phronesis "определяет и созерцает
истинно сущее"(ta onta)". Однако, способность определять (horestike) в
некотором смысле есть и способность созерцать(theoretike), так что,
прибавляя "и созерцает", он говорит одно и тоже дважды".
На первый взгляд Аристотель совершенно прав, - если "созерцание"
входит в способность "определять", - не следует вводить ненужной и уже
имеющейся содержательности. Достаточно было бы: "мудрость - определяет
истинно сущее...", (Аристотелю бы это очень понравилось.) Но ведь это же
хватка перипатетика! Это для него созерцание именно без-нагрузочно,
поскольку определение созерцаемое должно в сущность (в усию)
точненько вложить, уложить. Аристотель и сам говорит, что "способность
определять" только "в некотором смысле" есть
"способность созерцать". Но стремится всяческую созерцательность и
метафизику убрать, вынести в неопределенность. Ксенократ же, именно как
платоник пишет: "определяет и созерцает истинно сущее". Для него не в
определяемом содержится созерцаемое, и не наоборот, не в созерцаемом
содержится определяемое - если бы это было так, то он бы встал вровень и
противовес к стагиритскому философу. Но для Ксенократа важно нечто
третье и большее, - "истинно сущее", которое и определяется и
созерцается в тоже время. Так что, Аристотель, выгоняя из данной формулы
"созерцание", подразумевая что сущность вся должна сбыться в
определяемом, выгоняет нечто большее чем неопределенное, он подменяет
начальный предмет - истинно сущее - внутренней строгостью его
определения, даваемого в определенных величинах. Но что же, это и есть
Аристотель, мыслитель из Стагиры, так и должно было быть. (А когда-то
мне казалось, что вот, волк и гений Аристотель ест подслеповатых
интеллектуальных птенцов из гнезда Платона. Оказалось - и волк сам
порядком близорук, и птенчики те беззащитны, покамест сидят на этой вот
ветке. А вот когда они полетят, - какие там волки, ветки,
неустойчивость... В общем, все как всегда, всяк
"питается своею пищею".)
33. Два
слова о простоте. (Но не в простоте.- Простота стоит сложности.) В
современной тяге, в общей людской массе, - к человеческой простоте
все-таки можно различить некоторое здоровое национальное чувство, если
не "зерно". Всем знакома ситуация или положение "несоответствия"
выбранному образцу, отсюда возникает желание избегать любых
несоответствий характера образцам. Лучше снизить образцы, чем
сталкиваться с постоянными несовпадениями с ними характеров. (Поэтому
это и не м.б. "здоровое национальное зерно", прости Господи, потому что
не тянем, снижаем образцы. Но зато Россия наконец м.б. займет свое
место, из космоса да в грязи попадая, но грязи те "целебные".) Поясню
подробнее. Вот идет бизнесмен вроде бы, занятой ответственный человек,
распоряжающийся тысячами долларов, а если прямо, в простоте вот этого
субъекта взять, - он бесконечно ленив, всю жизнь борется с ленью, и без
успеха, а в отношениях с людьми собственную рабскую угодливость
распространяет на подчиненных, так какая там ответственность, сидеть бы
ему на конюшне и прыщи выдавливать нездоровым животным. А вот
интеллигент, гуманитарий, педагог, - и что же? - выпьет ли, загорится ли
в нем настоящее, его-шнее, - быстро проступают подлинные черты
взбалмошного неуравновешенного субъекта, в голове которого только
деньги, месть и сплетни. (Если бы, - хмельная строчка поэта!) Вот оно,
"подлинное величие" избранного. Простота. Соответствие характера - цели
жизни-предназначения. Но между тем есть, есть люди искренно высокие. Это
- их простота. Им, например глубоко естественно думать, прежде чем
что-то сказать, ну это во-первых. И это не "наносное". И, им естественно
делать добро, - так, они с удивительной и бескорыстною охотою, (которую
не воздвигнет иной монастырь за 20 лет послушничества), оказывают другим
помощь, всегда стараются в чем-то помочь, что-то конструктивное сделать
в отношениях и делах. То есть, без всякой на то искусственности, хотя с
известной долей ответственной привычки, они ежедневно созидают массу
культурно-ценностных национальных ориентиров и свершений, ежедневно они
их утверждают, и столь естественно, как дышат или кладут руку на
подлокотник. И это тоже простота, их простота. Чем ближе к свету, тем
"проще", - там более света, там менее случайного, там распрямляются и
встают во весь рост, и там высоко, - там выше, потому что смотрят уже не
вниз. Это величие сердца, благой преизбыток, то есть сердце, наполненное
величием и переливающееся чрез край, - подобно чаше Плотина, бесконечно
переливающейся через края свои, всегда одинаковые, но всегда
переливающаяся от преизбытка.
34. В "Тождестве
и различии" (М., 1997) М. Хайдеггер недоумевает, откуда взялась у
Парменида строчка (во фрагментах) где отождествляется бытие и мышление.
Причем Хайдеггер говорит об этом месте не только как о великом и
многозначительном, о тайном и "сильном", но как о весьма неожиданном и
даже "загадочном" утверждении. Но позвольте, так ли уж это
"необъяснимо"? Скромный имярек попытается это сделать. А если
внимательнее прочесть предыдущие строки трактата Парменида, - разве там
он не пишет о сущности и сущем (при этом Парменид говорит
все время о бытии) как о чем-то неизменно-неподвижном (т.е. почти
как о неоплатоническом Едином, - надо сказать, что данные строки
встречают вас при входе на этот сайт), т.е. о едином бытии, - а после
пишет: "Ибо нельзя бытию незаконченным быть и не должно: Нет нужды у
него, а будь, во всем бы нуждалось. То же самое - мысль и то, о чем
мысль возникает, Ибо без бытия, о котором ее изрекают, Мысли тебе не
найти." - Но это практически разъясняет дальнейшую фразу Парменида,
как раз столь поразившую Хайдеггера появлением именно в этом контексте,
(и историческом и предметном), - смысл, который следует у Парменида
абзацем ниже: "...Ибо мыслить - тоже что быть." Все это и
изреченное выше тождество мыслимого и мыслящего, как и
тождество этого (мышления т.е.) в сущем, в бытии сущего, -
красной нитью проходит сквозь все фрагменты 1 части фрагментов трактата
Парменида. Чего же, в таком случае, так удивляется Хайдеггер: "Однако
там, где бытие сущего впервые и поистине берет слово в европейском
мышлении, а именно у Парменида,... тождественное говорит о себе с
какой-то непомерной силой... О чем это говорит? Что означает это
тождество?...На этот вопрос Парменид не дает нам ответа. Он ставит нас
перед загадкой, отворачиваться от которой мы не вправе..." (с.14,
цит.по: "Хайдеггер, "Тождество и различие", Гнозим, М., 1997) Загадки
конечно остаются, как им не оставаться, если в этом тексте Парменида
"укореняется" корень европейской философской культуры в целом...Но
прямой ответ Парменида на сформулированный Хайдеггером вопрос можно
видеть. Правда, нужно сказать, что лекцию Хайдеггер читал уже в 1956 г.,
и, думается, кроме того что мы имеем запись лекции, а не продуманный
текст философа, что в данном случае он пошел на поводу собственной
экзистенциально-философской мысли, затмившей его в историко-философском
исследовании, собственные наработки для него оказываются важнее и ценнее
"старой мысли, висящей над текстом", - речь идет о том, что тождество
бытия и мышления, сильнейшая и глубочайшая интуиция самого Мартина
Хайдеггера, она лежала в фундаменте почти всех его философских анализов
и 20 и 40 и 60 лет назад. Что называется, покажи пожилому человеку
фотографии его молодости, и он забудет где он находится, что он делает и
даже, м.б., сколько ему лет.
35.
Что делаешь, как поживаешь? -- Пишу книгу
on-line. -- А-а-а!!! И что же, значит, ты и сейчас ее пишешь? И
это вот, что сейчас,- пишешь?-- И это я пишу.On-line.--
Ну что же, все мы пишем книгу on-line.
Каждый пишет свою on-line
книгу, если так подумать.--
А вот этого я писать не буду.--
Почему?-- Несущественно.--Для тебя? Или для
вечности, от которой как известно до on-lina
один шаг?-- Несущественно для моей книги
on-line.--Значит, ее пишешь ты, а не
on-line? -- Ее пишу я.
|
